Мертвый город

В его начале находится маленькая дверь, ведущая в туалетную комнату с четырьмя небольшими кабинками. У Туне в руке камера, и она быстро делает несколько снимков, но там нет больше ничего заслуживающего внимания: кафельная плитка с грязными швами и старомодные раковины из потрескавшегося фарфора. Двери кабинок висят на петлях. Прикасаюсь к одной из них. Она ржавая, а дерево под ней превращается в труху под моими пальцами.

Быстро иду дальше, к первой классной комнате, скрывающейся за следующей дверью. В ней рядами стоят парты. Стулья за ними все как один маленькие, и от этого картина в целом производит особо тяжкое впечатление. У нескольких парт отвалились ножки, и они лежат на боку, но большинство из них в остальном, похоже, в полном порядке. На дальней стене висит большая грифельная доска; на ней ничего не написано.

Следующие два помещения – это такая же классная комната и крошечная каморка уборщицы. На том коридор и заканчивается. Туне фотографирует его, потом молча поворачивается, и мы бредем назад вдоль ряда разбитых окон.

С другой стороны все выглядит точно так же. В одной классной комнате доска упала со стены и лежит на полу, словно огромное черное пятно. Туне поднимает камеру, но потом опускает ее и замирает на месте.

– Тебе это не кажется немного странным? – спрашивает она, не оборачиваясь, и делает несколько шагов по комнате в направлении ряда окон.

– О чем ты? – Я стою в дверном проеме.

Туне слегка наклоняет голову набок.

– Никаких насекомых на подоконниках. Никаких мертвых мух, муравьев… – Она оглядывается, приподняв брови.

Я пожимаю плечами.

– Зима ведь была, – говорю. – Их там, наверное, хватало, но потом смело снегом.

Туне оборачивается и кивает.

– Ну да. Пожалуй.

Она поднимает камеру и фотографирует окна. Я пытаюсь избавиться от странного ощущения, охватившего меня.

– Попробуем подняться на второй этаж? – спрашиваю.

– Конечно, – отвечает Туне.

Когда мы снова оказываемся у лестницы, она смотрит на нее; губы плотно сжаты.

– Готова? – спрашиваю я.

Она молча кивает.

От рюкзака, давящего на плечи, я уже начала потеть. Расстегивая молнию куртки, чтобы впустить под нее немного воздуха, подхожу к лестнице. Потом смотрю через плечо на Туне, прежде чем останавливаюсь, как бы желая убедиться, что она все еще там. Туне стоит неподвижно и наблюдает за мной. В ее взгляде я не вижу и намека на волнение, и это немного успокаивает меня.

– О’кей, – говорю я, скорее самой себе, чем ей.

Ставлю ногу на самую нижнюю ступеньку и пробую перенести на нее свой вес. Она немного скрипит, но не так, словно готова сломаться. Когда я поднимаю вторую ногу, мне кажется, что доска подо мной вот-вот треснет, однако она не издает ни звука.

– Похоже, крепкая, – говорю я и осторожно делаю еще один шаг.

Мои ноги утопают в остатках ковра, как в глине; волокна отсоединяются от ткани и липнут к моим подошвам.

– По-моему, с ней всё в порядке, – говорю я, оглядываясь через плечо.

Туне кивает.

– Будь осторожна, – предупреждает она. – Держись ближе к стене. Там должно быть безопаснее всего.

– Знаю, – отвечаю я.

Лестница по спирали поднимается на второй этаж, где заканчивается более широкой ступенькой. Мне кажется, я не дышу на всем пути вверх, ожидая после каждого шага, что лестница рассыплется и мы с высоты в несколько метров рухнем на твердый деревянный пол. Но она не дает нам повода усомниться в своей надежности.

Когда мы оказываемся наверху, напряжение немного спадает.

– Иди осторожно, – говорю я. – Держись ближе к стенам. Неизвестно, насколько крепок здесь пол.

Я думала, она огрызнется – мол, «да знаю я», – но Туне лишь кивает.

Пол на втором этаже покрыт слоем пыли и тоже не избежал воздействия снега и воды, но когда-то он явно был красивым. Справа мы видим большую, украшенную резьбой двустворчатую дубовую дверь, которая, как ни странно, не только выглядит неповрежденной, но, кроме того, еще и закрыта. Я кладу руку на ее медную ручку и нажимаю вниз, и она открывается под аккомпанемент скрипа петель.

За ней в ряд стоят восемь маленьких столов, а впереди у настенной доски возвышается кафедра. Там нет никаких стульев, но вдоль всех стен выстроились полки. Большинство из них аккуратно заставлены пробирками, стеклянными колбами и прочим оборудованием для проведения химических опытов. Самая верхняя полка, однако…

Я медленно вхожу в комнату, не спуская взгляда с банок, стоящих там.

Консервационная жидкость в них имеет коричневатый цвет и придает всем предметам, плавающим в ней, соответствующий оттенок. Внутри находятся растения и корни, несколько бесформенных комков, которые могут быть и грибами, и человеческими органами, а в трех, стоящих в самом конце ряда, скорее всего, находятся чьи-то зародыши.

Услышав щелчки за спиной, оглядываюсь. Туне фотографирует полки. Подходит ближе и фокусирует камеру на трех последних банках. Потом опускает ее и всматривается в них.

– Они просто омерзительны, – говорит она в попытке слегка разрядить напряжение. Между бровями у нее появляется небольшая складка. – Зачем они были нужны?

– Полагаю, чтобы учить детей анатомии и всему такому.