Мертвый осёл и гильотинированная женщина

— Нет такой горести, какую не преодолела бы карточная игра, — возразил он с улыбкой, уже готовый предложить мне партию.

— Были ли у вас друзья, славный и достойный человек?

— В девятнадцатилетнем возрасте у меня был друг, я проломил ему голову из-за трактирной служанки; был у меня друг в Бристоле, я устроил так, чтобы его повесили, и этим спас свое второе ухо; еще вчера у меня был друг, я выиграл у него его котомку, хлеб и паспорт. Всю жизнь у меня были друзья и всегда будут, — добавил он.

— Вы много путешествовали, что видели вы самого удивительного?

— В Бристоле я видел, как веревка оборвалась под тяжестью висельника; в Испании видел инквизитора, который отказался сжечь еврея; в Париже видел полицейского шпика, заснувшего под дверью заговорщика, в Риме купил хлеб в одну лишнюю унцию весом. Вот и все.

— Вы так хорошо знаете, что такое счастье, — не знаете ли случайно, что такое добродетель?

— Об этом мне ничего не известно, — возразил он.

— Весьма сожалею, — отвечал я, — мне крайне важно было бы узнать ваше мнение. — И я снова принял озабоченный вид.

В следующее мгновение нищий уже стоял передо мною, держа в одной руке свой посох, а другую торжественно вытянув вперед.

— К чему отчаиваться, хозяин, — провозгласил он. — Если ни вы, ни я не знаем, что такое добродетель, то, возможно, существуют люди, в отличие от нас, знающие это; я их порасспрошу, если вы желаете и если думаете, что господин начальник полиции это дозволит.

— Расспрашивай! — отвечал я. — И будь спокоен: спросить у человека, что такое добродетель, — это не то же самое, что потребовать у него кошелек; только второе требование нескромно.

Бродяга стал посреди дороги с отвагой мошенника, который чувствует поддержку честного человека, — расставив ноги, высоко держа голову, сосредоточив взгляд и полуоткрыв большой рот, так что видна была огромная вставная челюсть, по меньшей мере в тридцать два зуба.

Как раз в это время мимо проходили два человека: один был ростовщик, другой — его жертва.

— Что такое добродетель? — крикнул им бродяга громовым голосом.

— Это деньги, данные взаймы из двадцати пяти процентов, — отвечал один.

— Это путешествие в Брюссель[29], — отвечал другой.

И они снова пустились в путь.

Бродяга обернулся ко мне, чтобы узнать, надо ли ему продолжать расспросы; я кивнул утвердительно. В тот же миг показался третий путник.

То был старый обитатель каторги, отбывший свой срок, у которого еще имелось тридцать шесть франков пятьдесят сантимов, чтобы сделаться добродетельным; впрочем, то был человек бывалый, удалой и веселый. Бродяга приветливо приблизился к нему.

— Доброго пути, приятель! Но прежде чем идти дальше, скажи, не знаешь ли ты, что такое добродетель?

— Добродетель, сынок, — это суд присяжных, десять лет каторги, палка надсмотрщика да две буквы на плече, которые нет нужды писать заново, — вот что такое добродетель.

— Хорошо сказано, — молвил бродяга, — если хочешь сделаться путешественником, как я, станем промышлять вместе; ты слишком правильно понимаешь добродетель, я не могу расстаться с таким товарищем.

И они отправились дальше вдвоем, но тут жандарм, во всю прыть скакавший на коне, закричал им:

— Стой!

— Что такое добродетель? — крикнули они всаднику.

— Добродетель, — отвечал тот, — это добрые наручники, добрая смирительная рубашка, добрая камера с тройным замком. — И он погнал их перед собою.

Вот каким образом вместо одного определения, коего я так добивался, я получил несколько.

Так что я столь же мало продвинулся в своих поисках, как сам Катон Утический[30], — ведь и он тоже предлагал свое скромное определение добродетели.

VIII РАССУЖДЕНИЕ О НРАВСТВЕННОМ УРОДСТВЕ

К тому времени я уже узнал, что проказа сердца столь же отвратительна, как и всякая иная, и что если уж нам во что бы то ни стало нужен ужас, то, по всей вероятности, было бы разумно не ограничиваться уродством физическим: решение задачи, которую я перед собою поставил, а именно, изучить безобразное и уродливое, лежало, вне всякого сомнения, между двумя видами уродства — уродством тела и искаженностью души. Несчастный! Дорого обошлась мне эта наука, она стоила мне веселости, покоя, счастья; из вопроса, так сказать, литературного она сделала сперва вопрос любви, а напоследок — вопрос, разбиравшийся судом присяжных. Я слишком далеко зашел, чтобы отступить, я походил на человека, который начал собирать коллекцию насекомых и поневоле вынужден пополнять ее самыми отвратительными экземплярами.