Мертвый узел

Только однажды за завтраком вдруг притянул к себе, усадил на колени и поцеловал. С закрытыми глазами. И я позволила ему сделать это, хотя стоило бы вырваться и надавать ему пощечин. Я знала, кого он видел тогда на моем месте, а он позволил мне знать.

Это было низко, отвратительно, очень по-дурацки больно, и Кэри понимал, конечно же, и не скрывал даже. Мы потом не разговаривали целый день, потому что дико неловко было друг перед другом. И уж тем более он меня не трогал.

Он вообще больше предпочитал быть один. Работать с документами или часами смотреть на море. И я по возможности пыталась не слишком-то попадаться на глаза. Чем больше во мне копилось отчаяния – тем старательнее я его избегала. Но, видимо, недостаточно.

Однажды вечером, когда я привычно уже собиралась как-нибудь по-тихому скользнуть мимо него в коридоре, оказалась поймана за локоть.

– А, Кику? – Ланкмиллер так это сказал, как будто вспомнил о моем существовании только сейчас. – Собирай вещи, нужно ехать.

– Это куда? – чисто для галочки осведомилась я, потому что мне было все равно куда. Давно уже.

– Дела в Анжи, – коротко, как всегда не вдаваясь в подробности, отозвался мучитель. – Да и время подходит уже.

Время? Время нам друг от друга избавляться? Впрочем, кажется, он этого ждет ничуть не меньше, чем я. Ланкмиллер преобразил всю свою жизнь, я осталась ее единственным рудиментом, оплотом неприятных воспоминаний, ночью ломающих череп надвое. Избавиться, вычеркнуть и забыть – вот и все нехитрое спасение из его персонального ада. И шагать дальше, стиснув челюсть, уже без лишнего груза. Налегке.

Я совсем не осуждала его, лишь потому мечтала о том же: освободиться, почувствовать, как этот нарыв наконец разрешается покоем, замещается пустотой.

В воздухе уже висели прозрачные антрацитовые сумерки. Я ждала Ланкмиллера, сидя на ступеньках веранды, сбоку. Если замереть и прислушаться, можно было различить шум моря даже отсюда. На крыльце появился мучитель, закрыл дом, спрятал ключи в карман и быстро спустился по ступенькам.

– Идем, – бросил мне, как привязанной к крыльцу собачонке, даже не глядя.

– Потащил меня с собой и смотришь так, словно я мебель. Знаешь ли, это довольно жутко, – я соскочила вслед за ним, естественно, чуть было не споткнулась и отстала сразу шагов на пять.

– Тебе не угодишь, то ты знать обо мне не хочешь, то страдаешь от недостатка внимания, – отмахнулся Ланкмиллер все так же безразлично и рассеянно, не оборачиваясь на меня.

Тебя понять не легче, дорогой Кэри. Ты также полон убийственных противоречий.

Я снова решилась заговорить с ним уже в машине, когда мучитель успел пристегнуться и завести мотор.

– Просто не понимаю, зачем ты вообще потащил меня сюда, – сообщила, обнимая себя за плечи.

Когда-нибудь я перестану задавать неправильные вопросы, и Кэри сможет вздохнуть спокойно.

– Чтобы не покончить с собой раньше времени, – хохотнул мучитель, но мне почему-то показалось, что он до боли серьезно.

– Значит… ты хочешь уйти? – сдавленно спросила я, готовясь к чему угодно, от честного ответа до пощечины.

– Есть еще Алисия, – Кэри прикрыл глаза, сильнее сжимая руль, – Лео, Феликс, Генрих. Он вообще этого не переживет. Я не могу, даже если бы захотел. И вот в этом вся загвоздка.

Я смотрела на него, затаив дыхание, и понимала: то, что он говорит мне сейчас, он никогда и никому не говорил раньше. И вряд ли уже теперь скажет. Это измученное безоговорочное доверие убивало. Так открываются незнакомцам, которые появляются в твоей жизни, чтобы потом исчезнуть, не оставив в ней ни звука, ни отпечатка.

Я ровно таким человеком стала для него, и мне было никак это не исправить. Я и за рукав-то не могла его потянуть, чтоб не помешать вести машину. Ланкмиллер долбаный.

– Да не собираюсь я, это слишком жалкий конец, – с очередным смешком вздохнул Кэри, наблюдая мою подавленную реакцию. – Не бери в голову, ты-то. Просто… То единственное, что мне было дорого в жизни, никогда больше в эту жизнь не вернется. Так случается, и нужно топать дальше, потому что я здесь, кажется, все еще кому-то нужен. Не хочется мне идти по стопам матери и бросать их всех.

Я ни слова не могла сказать ему. Мысли, зашитые в черепе, были тяжелые, не облекаемые в слова. Ланкмиллер запутался сам, запутал меня; дышать стало тяжело, и я отвернулась к окну, стараясь представить, что меня вообще нет здесь, с ним рядом. Он едет один по пустынной ночной магистрали и общается с воздухом, пока редкие фонари вдоль дороги выхватывают ржавым неровным светом его лицо.

Прости меня, Кэри.

Прости меня. Я готова почти выть от бессилия.

Ну не могу я стать ближе, не умею я становиться ближе, брать за руку в нужный момент, говорить правильные слова. Мое сердце – изрешеченный бессмысленный механизм, и пока я рядом с тобой, кажется, оно умеет только болеть, у него даже биться толком не получается.