Мерзавец на выданье

Дороф, видя его безутешное горе, попытался обратить старика в свою веру. Он начал рассказывать о толстой и глуповатой Мэриан, у которой холецистит, и тромбофлебит, и еще в правом боку что-то колет. Врачи долго ее крутили, да так ничего не нашли. Мэриан лопает «маки», плачет над мыльными операми, сочувствует президенту — она добрая и много работает. Муж ее выпивает, но тоже много работает. И они бедны. Бедны их соседи — очень добрые работящие люди. И родственники Мэриан тоже бедны…

— Зачем мне все это знать? — удивился Кляйст.

На лице его вместо сочувствия Дороф увидел лишь отвращение. «Грязная пьяная Мэриан над мыльной оперой слезы льет и стонет от холецистита… Лучше бы меньше лопала „маков“…» — говорило его лицо.

Дороф вздохнул:

— Кляйст, старина, ну как тебе объяснить? Ты веришь в бога?

— Регулярно в церковь хожу.

— Тогда ты поймешь. Человеческое общество не должно жить по законам джунглей: сильные выживают — слабые погибают. Мы же люди, мы не животные, у нас другой естественный отбор. Мы должны размышлять и спрашивать себя хоть иногда: почему мне Господь так много дает? Не для того ли, чтобы я мог позаботиться о тех, кому Бог дал не деньги, а нечто другое? У Мэриан доброе сердце. Оно открыто для всех. Но не дал ей Господь того ума, который позволил бы ей получить образование. Она не бездельница, но труд ее дешево стоит. Не заработать старухе на операцию, не вылечит она свой тромбофлебит. Что же ей, умирать? Могу ли я, зная это, считать себя человеком?

Кляйст почернел.

— Я все понял, — угрюмо ответил он. — Ты коммунист.

— Я человек! — рассердился Дороф. — Мне не лезет в горло кусок, если я им не поделился с теми, у кого его нет!

— Тогда раздай все бедным! — закричал Кляйст. — А я, по-твоему, не человек? Ты мальчишка! Зачем ты работаешь?

— Я делаю то, что мне нравится. Я люблю зарабатывать деньги. У меня это получается, это приносит мне удовольствие…

— И ты решил за свое удовольствие нищим теперь заплатить? Хочешь мир переделать?

— Нет, просто без этого жизнь моя совершенно теряет смысл. Зачем мне много денег? Сам знаешь, на себя я трачу немного.

Кляйст успокоился и решил дипломатично зайти с другой стороны.

— Майкл, — сказал он, — во всем нужна мера. Ты своим трудом и своим умением помогаешь всем этим беспомощным Мэриам, ты даешь им работу. Сами они ни на что не способны. В нашем обществе для того, чтобы не жить по законам джунглей, все неплохо устроено. Тебя заставляют делиться на каждом шагу. Мало того, что ты даешь заработать беспомощным людям, так еще и благотворительностью занимаешься…

Дороф взорвался:

— Перестань! Я даю им заработать ровно столько, чтобы они могли приносить мне доходы. Даю и тут же отбираю. Я бессилен что-либо здесь изменить. Я не могу переделать законы рынка, но зато я могу поделиться своим. Ты пойми, речь идет о здоровье. Я обязан больным помочь. Все, на этом поставим точку. Я буду расширять благотворительные программы.

Кляйст возражать перестал, лишь буркнул:

— Я думал, что ты американец, а ты русским остался. Видимо, у русских коммунизм в крови.

Больше к этому вопросу Кляйст не возвращался, а через год начались покушения на Дорофа. Сам он о том разговоре забыл — Круз напомнил, когда Дороф его спросил:

— Вот ты обвиняешь в предательстве Кляйста, но зачем ему меня предавать?

— Не может старик смотреть на то, как бездарно расходуются капиталы компании, — ответил Круз.

Незадолго до этого Дороф составил завещание, по которому все, чем он владеет, наследует Дэн — разумеется, в случае смерти Дорофа. Решение свое он Кляйсту и Крузу не афишировал, но Дэн, испугавшись ответственности, так много ему возражал, что всем стало ясно на какой почве не ладят друзья.

— Странные эти русские, — как-то сказал Крузу Кляйст. — Впервые вижу как абсолютно искренне от денег отказываются.

— Да-а, — согласился Круз, — у русских все по-другому, у них даже деньги бывают лишними, если об ответственности заходит речь.

Дэн долго просил друга изменить завещание, но Дороф отказывался. Он понял возражения Дэна: не ответственности он боится, а дурацких детективов начитался. Дэн мотивов страха и не скрывал.

— Завтра грохнут тебя и на меня все свалят, — жаловался он другу. — Мол мафия, я русский, ляля-фафа, сам знаешь. Не допустят ваши америкосы, чтобы к русскому лоху их бабки попали. В итоге я окажусь за решеткой и наследства лишусь, как твой убийца, или на электрический стул попаду, а компаньоны твои все захапают.

— Глупостей не болтай, русский лох, — шутливо отбивался Дороф. — Здесь не Россия. У нас такие страсти происходят только в кино. В Америке не принято в чужие карманы заглядывать. Этим занимаются одни налоговики.

Действительно, Круз и Кляйст к завещанию отнеслись спокойно. Кляйста больше волновали щедрые пожертвования Дорофа. Круза, возможно, тоже они волновали, но он молчал.