Мерзость

Затем передние зубья «кошек» на моих болтающихся ногах нашли какую-то опору в покрывавшем каменную плиту слое снега толщиной от шести до восьми дюймов. Мое скольжение замедлилось, затем остановилось. Медленно — зубья «кошек» были моим единственным реальным контактом со снегом, не говоря уже о недоступной скале под ним, — я сумел дюйм за дюймом сместить тело влево и вверх. В конце концов, несмотря на крутой наклон плиты и пропасть под ногами, встал и, чтобы не потерять равновесие, ухватился за скалу сверху.

Затем я двинулся к дальней слева — северной — стороне этой конической снежной полки, нашел угол, где можно вытоптать крошечную площадку в снегу, на которой поместятся ноги, накинул веревку на единственную скальную точку опоры, которую смог найти — трехдюймовый торчащий вверх тонкий выступ на уровне моего носа, но по размерам меньше его, — отмотал веревку, выбрал слабину, перекинул через плечо, как делал это тысячи раз, и крикнул:

— Страхую!

— Пошел! — ответил Дикон и, иногда используя натянутую веревку, чтобы не опрокинуться назад, начал карабкаться ко мне в стиле Мэллори, словно механический паук.

Через несколько минут он уже стоял рядом со мной. Я знал, что пора начинать дальнейший подъем — мы были в тени, и я замерзал без пуховика, теплых брюк и варежек, дрожа всем телом (возможно, не только от холода, но и от адреналина). Поэтому я поднялся на несколько футов по щели между плитами и освободил Дикону место на горизонтальной площадке площадью в один квадратный фут, которую я соорудил в углу из снега. (С точки зрения скалолаза, такие щели неудобны, поскольку они слишком широки для ладони или кулака, чтобы те могли найти там надежную опору, не говоря уже о крюке, чтобы его вбить — если вы принадлежите к числу немецких «жестянщиков», которые используют крюки, — но в то же время слишком узкие, чтобы втиснуть туда тело. В сущности, такие трещины бесполезны, разве что служат мусорным ведром, куда бросают бутылки и все остальное.) Теперь я просунул ногу в щель; вдавленные в известняк зубья «кошек» и две вытянутые руки удерживали меня на несколько футов выше макушки Дикона в том месте, где сходились две скалы. Такое положение отнимало много сил на любой высоте, и я понимал, что здесь не продержусь больше минуты.

— Не отвязывай страховку, — выдохнул Дикон. Лицо его было бледным после подъема — даже с помощью моей натянутой веревки. Не знаю, каким было лицо у меня, но мне казалось, что я похож на Моисея, спускающегося с горы Синай, с двумя лучами света, исходящими из его головы. Только я пойду вверх — если повезет — а не вниз.

— Нет.

Удерживаясь на месте с помощью ботинка, спины и одной вытянутой руки, я отсоединил веревку от обвязки, повесил два кольца на матерчатый пояс норфолкской куртки, чтобы веревка была со мной во время подъема, но освободилась, как только я сорвусь со скалы, и начал карабкаться вверх, пока мое дрожащее тело еще удерживало остатки тепла и сил.

Глава 21

Как только я начал подъем без страховки по этой непреодолимой второй ступени, то сразу же понял: проживи я три минуты — включая время, которое буду падать в пропасть глубиной три с половиной мили, — или еще семьдесят лет, этим восхождением я буду гордиться больше всего.

Дышать было трудно из-за колючего кома в горле, но мне было плевать. Я сделал один глубокий вдох ледяного воздуха на высоте 28 140 футов и теперь должен был завершить подъем на этом одном глотке кислорода. Или нет.

Здравый смысл и опыт скалолазания подсказывали, что мне следует по возможности держаться ближе к левому краю стены шириной 25 футов и использовать трещину неудобной ширины — хоть как-то.

К черту трещину! Всем своим пылающим нутром я чувствовал, что эта трещина означает смерть. Вместо нее я выбрал узкое ответвление одной из вертикальных трещин справа.

Самая большая трещина в правой части скалы была заполнена маленькими камешками. Сунуть туда руку или ногу — верная смерть. Забудь о ней.

Ладони и пальцы на несуществующих зацепках — а также скорость, максимальная, на какую я только был способен, — помогли мне преодолеть две трети гладкой стены. Взгляд вниз заставил бы меня громко рассмеяться — закругление земли было видно с тех пор, как мы добрались до основания первой ступени; здесь, на второй ступени, удаленные на 200 миль вершины гор торчали над туманом этого невероятного закругления, а вершины всех гималайских восьмитысячников теперь располагались ниже меня — и поэтому я не любовался пейзажем, а продолжал лезть наверх, словно ящерица по горячей скале.

Только эта скала была совсем не горячей — от нее шло ледяное дыхание открытого космоса. Проклятый камень был обращен к северу, и его редко согревали солнечные лучи. Мои ладони и те части тела, которые прижимались к нему — а я старался прижаться к вертикальной стене всем телом, — вбирали этот парализующий холод быстрее, чем я карабкался вверх.

Я прижимал ладони к тем местам, в которых должны были найтись зацепки — я их чувствовал. Стальные зубья «кошек» высекали искры из песчаника и гранита.