Месье и мадам Рива

Мужчина из социальной службы вдруг выскочил из-за стола — как дикарь — и потребовал, чтобы Эрмина показала кухню. Мадам Рива чуть в обморок не упала, ей до сих пор дурно от одних только воспоминаний. «Но вот же моя кухня, у вас перед глазами! — ответила она. — Какую еще кухню вы хотите увидеть?» Мужчина и бровью не повел. Он лишь взглянул на Эрмину, которая в этот момент тоже встала из-за стола, сверху вниз, будто он возвышается над ней на метр, хотя на самом деле Эрмина была почти такого же роста, и сказал, что имеет в виду не личную кухню, а ту лабораторию, «где вы, госпожа Рива, готовите еду для наших клиентов». Эрмина и вправду чуть сознание не потеряла. Она схватилась за спинку стула месье Рива. «Какие еще клиенты? Какая лаборатория? Вы в своем уме?» Мадам Рива хотелось прокричать эти слова прямо в лицо бесноватому типу, который стоял прямо перед ее собственной раковиной, заметила она, у нее на кухне, но она не осмелилась, потому что «знаете, иногда с властями лучше не связываться». Одно неоспоримо: старый кусок сала мягче, чем этот тип, которому хватило наглости явиться в ее дом и свысока на нее смотреть. Эрмине пришлось вытерпеть еще две или три фразы, которые, вне всяких сомнений, навсегда останутся самыми глупыми из всех, какие она слышала и еще услышит. В частности, сотрудники социальных служб заявили, что она, Эрмина Рива, почти преступница, безответственная женщина, подвергавшая риску здоровье клиентов, занимавшаяся предосудительной деятельностью, не имевшая представления о гигиене, за огромные деньги продававшая еду, не соответствующую нормам сбалансированного питания. К счастью, государство вовремя вмешалось. И пришло время положить конец незаконному бизнесу, который организовала эгоистичная жадная женщина, не подумав о том, что кулинарная деятельность строго контролируется и подчинена конвенциям, соглашениям, меморандумам, жесткой оценочной системе: всё ради психического и физического здоровья граждан.

— В тот момент Жюст, тихо сидевший на стуле, вдруг встал, — продолжала Эрмина.

Он приказал этой сволочи убираться вон, Эрмина не предполагала, что ее муж способен обратиться к представителям власти в таких выражениях и таким тоном, так вот, супруг велел им выметаться, иначе он, Жюст Рива, угостит их топором по шее — так поступают с цыплятами, прежде чем их ощипать, и, конечно, цыплят жалко, но когда речь идет о негодяях, то удар топора может быть благословением, спасением общества.

Работники социальной службы убежали, поджав хвосты, а Эрмина перестала готовить еду для нуждавшихся. Только…

— Только на этом дело не закончилось, — прошептала Эрмина, и лицо ее озарилось, как у Святой Девы, чье изображение можно увидеть на открытках.

Я погладила Эрмину по руке и сказала, что мне нужно выйти на воздух и выкурить сигаретку, прежде чем я дослушаю историю до конца.

— Можете здесь курить, нам с Жюстом все равно, мы не очень любим запах табака, но я зажгу свечу, она будет благоухать, к тому же это красиво.

Я все же попросила, чтобы меня выпустили подышать воздухом, и, надев шапочку господина Рива и три вязаных кофты Эрмины, оказалась в кромешной тьме перед домом.

Было так холодно, что фильтр сигареты прилип к моим губам. В полной тишине царствовала зима. Свет, падавший из окон кухни, не озарял ничего, с таким же успехом можно было разглядывать пейзаж при свете зажженной спички. Напрасно мы пытаемся оставить после себя след, свет, напрасно отправляем в небо колечки дыма. Мы ничто. И с этим ничем надо уметь жить. Я сделала несколько шагов по снегу, которого после моего приезда выпало еще больше. Подумала об Алексисе. Я с трудом представляла себе, чтобы Алексис согласился отправиться сегодня вместе со мной в горы — если был бы в состоянии. Я гадала, смог ли бы он посмотреть на Рива моими глазами, а не как на двух старых идиотов, которым во что бы то ни стало надо впарить самые дорогие и самые бесполезные услуги. Сказал ли бы мне сейчас Алексис, забрав у меня сигарету, что обожает такие моменты — вне времени — и ждет не дождется гратена Эрмины? Он гурман. На корабле частенько заглядывался на мои десерты. Я улыбнулась воспоминанию, и мне вдруг захотелось схватить санки и головой вперед на животе скатиться с горы под детский смех и крики. Но где же эти раскрасневшиеся сопливые ребятишки, играющие в снежки? В темноте на белых полях я не различала ничего — ни следа чьего-то присутствия, даже снеговика с носом-морковкой не было, ни намека на снежный бой или едва сдерживаемые слезы из-за потерянной в снегу рукавички.

Голос Жюста Рива остановил мой жалкий поток сознания.

Он стоял рядом со скамейкой, где я нашла Эрмину, когда приехала. На нем был пуховик, показавшийся мне слишком легким для такого холода. Жюст вписывался в пейзаж точь-в-точь как черные деревья, следившие за нами со склона.

Я призналась, что все вокруг кажется мне таинственным и немного пугающим из-за тишины, из-за того, что не слышны детские голоса.