Мещанка

— Прошу вас помолчать, я вас не спрашивал, — тяжело дыша и с ненавистью глядя на начальника цеха, проговорил Воловиков, — и вас не стригут…

— Не только не стрижете, а режете!

— Василий Иванович, — махнул рукой Павел Васильевич, — не надо. Помолчи. Без толку ведь всё. А вы что же, товарищи? — обернулся он к сотрудникам отдела. — Я ведь и вас задел. Если кого зря, извините. Как вы смотрите на дело?

Никто не ответил — отводили взгляд перед директором.

— Это у вас такая обстановка рабочая — ни гу-гу, ни шу-шу? — поразился Павел Васильевич. — Не знал. Виноват. И он еще спрашивает мотивы!

— А вы не преувеличивайте. Да. Не преувеличивайте, — перебил его Воловиков. — Они молчат не из-за боязни, а из-за несогласия с вами. Вас боятся, не меня. Мы все хотим, чтобы было хорошо. Значит, вся ваша концепция не имеет под собой оснований. И силой власти ее не удастся утвердить. Не удастся. Да, да.

— Мы уже слыхивали это! — вдруг крикнул пожилой мастер. — Посвежей чего-нибудь давай!

И сразу шум возбужденных голосов прокатился по отделу.

— Тише, товарищи! — обрадовавшись этой неожиданной поддержке, проговорил Павел Васильевич. — Давайте спокойней. Вы что-то хотели сказать еще, Василий Иванович?

— А вот пусть инженер Колобков скажет, как он тут работает. Ну, Миша, — обратился начальник сборочного к молодому инженеру.

— А чего говорить? Немного уж осталось, отработаю скоро…

— Что отработаете? — не понял Павел Васильевич. — Принудиловку, что ли?

— Как хотите называйте. После института меня направили сюда, я должен отработать три года. Срок кончается. Отработал.

— И больше вам нечего сказать о своей работе? Нечего вспомнить?

— Нет, почему же. Можно вспомнить, как с этакой ехидцей, незаметно, но очень чувствительно, тыкали, если возражал товарищу Воловикову. Можно вспомнить, как кололи глаза молодостью. Приучали не соваться дальше своего носа. Ну и… в общем, всё.

— Да, молодой человек, — вмешался Воловиков, — я считал и считаю, что сначала надо научиться делать свое дело. Кстати, вы ведь перепутали сейчас, из-за вас стоят сборщики. Как я должен поступать? Со мной — видите, как разговаривают.

— А если бы вы не мешали видеть и знать шире дело, так я бы и не допустил ошибки. Накажите, наконец, но не делайте милостыни, не надо ее никому.

— Заговорил, — усмехнулся Воловиков, — запел…

— Хватит! — бросил Павел Васильевич. — Довольно! Всё ясно. — Он повернулся к Воловикову строгий, непримиримый. — И предупреждаю вас, Воловиков: если не изменится стиль работы, придется вас снять…

— Как снять?..

— Очень просто: снять и всё.

— Руки коротки, товарищ Соколов! Обожжетесь! — он вскочил и выбежал вон.

Все молчали. Напряженно молчали. И в этих молчаливых, устремленных на него взглядах Павел Васильевич читал немой вопрос: «Что же будет дальше, товарищ директор?» Он взял графин, налил воды, выпил и, поставив стакан на место, сказал, обращаясь к мастерам:

— Извините меня, товарищи, не вышло разговора, как я думал и вы хотели.

— Надо было думать — не выйдет, — заметил старший мастер.

— Я тоже это предполагал, — согласился Павел Васильевич. — Но черт его знает, хочется всегда, чтобы человек понял. Не хочется ведь так вот… Ну, что же делать… К вам всем, товарищи, большая просьба: продумайте, пожалуйста, все детали вашей работы, чтобы внести предложения по изменению всего порядка и системы работы отдела. По этому вопросу обязательно надо будет собрать технический совет завода. До свиданья, товарищи.

Уже сделав несколько шагов от двери, услышал, как кто-то заметил:

— Суро́в!

И другой голос ответил:

— Да надоело уж с такими работать, что ни страсти, ни милости от них, а только вонь одна. Хоть чувствуешь, что директор есть…

* * *

То время, которое Павел Васильевич пробыл на заводе в новой для себя должности, показало ему, что любое тщательно обдуманное и взвешенное дело почти никогда не проходит, как хотелось бы. Оно встречает неожиданные препятствия, непредвиденные задержки, которые могут видеться только в процессе самого дела. В движении все изменяется. Надо знать и видеть цель любого дела и идти к этой цели упорно. Идти, а не только думать. Знать, что нужно сделать, и делать. А он теперь знал.