Мещанка

Обычно ему попадало, и, уже лежа в постели, он слышал, как отец говорил матери: «Ну, Анна, ведь это же дико — бить. Ведь ты же сама против такого воспитания. Надо внушить». — «Что же ты не внушишь?» — оправдывалась мать. Потом она подходила к его кровати и, думая, что сын спит, плакала и уже раскаивалась, что в горячке побила. А утром отец подзывал его и говорил: «Ну, так снова за то же? Нехорошо, Паша. У матери нас пятеро мужчин, поди-ка столько выстирай. Отдыху ведь ей нету. Я сам люблю машины и не запрещаю тебе, но надо поосторожнее». Павел обещал быть осторожным, он чувствовал свою вину, но, как только уходил в поле, забывал все и на завтра повторялось то же.

Вспомнилось ему, как всей семьей пили, бывало, на веранде чай, как однажды он заболел и все по очереди дежурили у его кровати… Да, была большая рабочая семья. И Павел Васильевич понимал грусть матери.

— А хорошая она, Пашенька? — неожиданно спросила мать.

— Кто? — сразу даже не понял он, потом покраснел весь.

— Ну ладно, ладно, — проговорила мать. — Знаю ведь, что если не по душе, так ты и не будешь ходить. — А потом спросила: — Глупая ведь я, сынок?

— Хорошая ты, мама.

* * *

В очередной выходной он пошел на рыбалку. Когда клев закончился, остался покупаться и побыть в одиночестве. С наслаждением окунулся в теплую воду и нырял, и плавал долго. Одевшись, сел на пень на высоком берегу, испытывая удовольствие от покоя, который получало его уставшее от плавания тело. На не скошенном еще лугу, наряженном в цветы всех красок, трещали кузнечики. Редкие березы вольно раскинули свои ветви и стояли не шелохнувшись. Недвижна была вода, и на ее светлую гладь с того берега уже надвигалась тень.

Вдруг чьи-то мягкие, горячие руки закрыли ему глаза. Он вздрогнул.

— Это вы, Надя? — проговорил он и обернулся. Она была в белой кофте и плотно сидящей легкой юбке, веселая, манящая.

— Боже, какой официальный тон! — проговорила она, отступив и смеясь глазами.

Он тоже встал.

— Я уже говорил вам, Надя, что если вы ищете предмет для шуток, то потрудитесь обратиться по другому адресу, — сухо проговорил он.

— Что вы, в чем дело? — удивленно и обиженно глядя на него, проговорила она. — Или я обидела вас чем?

— Извините, — проговорил он, испытывая неловкость, и, чувствуя, что робеет и — что еще хуже — краснеет, совсем растерялся.

Она повернулась к реке и попросила:

— Отвернитесь, я разденусь, жарко очень, надо выкупаться.

Он отошел и стал в сторонке, отметив про себя: «Какая скромность! Стесняется купаться при мне. А как она оказалась здесь? Искала меня? Конечно, искала… Дурак я, дурак, и чего выдумывал себе…»

Вдруг испуганный, захлебывающийся крик донесся до него:

— Тону, тону! Помогите…

Он подбежал к берегу и, увидев, как она барахталась руками, то показывалась на поверхности, то опять уходя под воду, прямо одетый кинулся в реку. Нади не было видно. Не на шутку перепугавшись, он нырнул и, когда всплыл, встревоженный и растерянный, увидел ее рядом. Она смеялась.

— Что, испугались? Ну, вот и выдали себя, а то — «найдите другой предмет!»

— Нехорошо так шутить, — отдуваясь и смеясь, ответил он.

— А разве хорошо отправить девушку одну в воду и сидеть в сторонке? Скучно ведь… Идите, повесьте сушиться брюки, а то домой не придете.

Он развесил мокрое верхнее белье и снова кинулся в реку. Они играли в пятнашки, резвясь и смеясь, нагоняли друг на друга волны и совсем посинели, когда вылезли на берег.

— Вы домой? — спросил он.

— Разве вам хочется, чтобы я ушла?

— Нет, что вы… я так, я…

Он шагнул к ней, но Надя отстранилась и побежала. Они бегали по лугу, радуясь этой игре. А когда он поймал ее, сели прямо в высокой пахучей траве.

— А знаешь, Паша, ты мне приснился сегодня, — доверчиво наклонившись к нему, проговорила она. — И я все говорила, говорила.

— Что же ты мне говорила, а?

— Что думала…

— А что ты думала?

— Я думала, как иногда бывает странно в жизни, верно ведь?

— И я сейчас думаю об этом, — признался он. — И думаю еще, что это очень хорошая странность…

— А ведь глупые мы, девушки?

— Почему же?

— А вот я сейчас с тобой и не знаю, может, ты живешь с другой, любишь другую, а я с тобой. Мне скучно здесь, Паша, — неожиданно закончила она и умолкла.

— И сейчас скучно?

— Нет, сейчас хорошо. Но это пройдет и, может, не вернется, а у меня снова одно и то же. Опять неуклюжие ухажеры с разговорами о любви и с интересами не дальше напильника или нотации за то, что что-то не сделано или не в срок сделано. Как все это надоело!

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Чего же тебе хочется?

— Другой жизни, Паша.

— Да, — задумчиво проговорил он. — Не знаю, что тебе посоветовать, что сказать, я не испытывал таких чувств и не думал об этом.

Он посмотрел ей в лицо, и какая-то невесть почему всколыхнувшая его жалость к ней, и нежность, и восторг от ее близости охватили его. Он взял ее за плечи и молча притянул к себе. Она поняла его желание и, доверчиво прислонившись к нему, не сказала больше ни слова.