Мещанка

— А что ты раньше этого не говорил? А говоришь сейчас, когда вопрос встал, что в цехе должна остаться или я, или Перстнев.

— Раньше я не думал просто, что так получится.

— А если получилось, то лучше он, чем я? И еще клянешься в чем-то! — она усмехнулась.

— Озлобление — плохой советчик, Надя.

— Озлобление… С вами будешь злой, вы доведете!.. — вскрикнула она и, отвернувшись от него, села на диван.

Павел Васильевич закурил, подошел к окну и, как бы про себя, тихо, но твердо сказал:

— А тебе не кажется, что сказанное тобою для меня, применяя твою терминологию, и не ново, и не оригинально, и уже теряет действие? Ты ведь уже не раз делала это со мною и, как видишь, безрезультатно. Подумай!..

Она вскочила и выбежала вон. Где она была в этот вечер, Павел Васильевич не знал, но, вернувшись, она не настаивала на работе. Сказала, что сама думала об этом, но не знала, как он отнесется к этому. На другой день она не вышла на работу.

И все вроде улеглось. Дома стало спокойно. Не было больше споров и разговоров о работе. Но некому было и сказать о том, что волновало Павла Васильевича на заводе. Некому понять его.

* * *

Пока в доме жила мать, теща бывала не часто. Теперь Павел Васильевич видел ее каждый день. Она во всем отличалась от матери. Во-первых, это была еще женщина, а не старушка, и женщина красивая, сильная. Если мать Павла Васильевича работала на заводе и руки ее были грубы, Лидия Григорьевна никогда не знала настоящего труда, работала в разных учреждениях, где полегче. Приходя, она одевалась по-домашнему, в шелковый длинный халат и мелькала в нем из комнаты на кухню и обратно, покрикивая на тетю Марусю. Завелись новые порядки. При матери Павел Васильевич ел прямо на кухне. Там, кроме кухонного, стоял небольшой чистый столик, и было удобно: всё под руками. Лидия Григорьевна нашла, что это некультурно и серо. Завтракать, обедать и ужинать стали в комнате. Против этого Павел Васильевич не возражал — в комнате так в комнате. Выросший в рабочей семье, он рассуждал так: чтобы хорошо поработать, надо плотно поесть. Где — все равно, было бы чисто и удобно. Не нравилось ему одно. Издавна привык он к тому, что, если подано на стол, — садятся все. Приходит посторонний человек — его тоже обязательно сажают за стол, как это, бывало, делали отец и мать. Хочешь, не хочешь, — а садись и хозяев не обижай. И теперь было неловко и как-то даже не по себе оттого, что они сидели за столом, а тетя Маруся подавала, убирала, но не ела с ними. Ему кусок в горло не шел от этого нововведения, и он не выдержал.

Случилось это в первый же день, когда сели есть в комнате.

— Ты раньше у кого жила? — насмешливо спросила Лидия Григорьевна тетю Марусю, когда та собрала на стол.

— У людей, я думаю, — тоже насмешливо ответила та.

— Если бы ты жила у настоящих культурных людей, то знала бы, что, кроме ложек и супа, на стол требуются еще салфеточки и нож не мешает каждому, а не один на всех, — вспыхнув оттого, что домработница так ответила ей, отчитала Лидия Григорьевна.

— Давайте мне, так я хоть по три пары каждому подам, — отрезала тетя Маруся и вышла.

— Поглядите, какова! — зашумела теща и, обернувшись к Наде, спросила: — Я не понимаю, кто тут хозяйка: она или ты? Еще огрызается. Я бы ее выучила. Нечего на них любоваться.

— Выучить можно животное, — багровея, проговорил Павел Васильевич. — А она человек. Не мешало бы научиться по-человечески относиться к ней.

— Ах вот как! Спасибо, Павел Васильевич, — воскликнула Лидия Григорьевна и выбежала из квартиры.

Выскочила из-за стола и жена, побежала за матерью.

— Садись, тетя Маруся, поедим вдвоем, — проговорил Павел Васильевич вошедшей домработнице. — И впредь так: собери на стол и садись сама. У меня в доме никто есть у порога не будет.

— Да ведь я ничего, Павел Васильевич, я сыта.

— Еще не хватало, чтобы голодной была…

И они поели вдвоем.

Нет, не такой жизни хотел он! Не такой…

Сначала теща, всячески припоминая обиду, забегала просто проведать дочь и, поговорив с Надей в прихожей, уходила. Потом, видя, что Павел Васильевич просто не хочет замечать всех ее уколов и не вмешивается ни во что, стала смелей, и снова халат ее мелькал по квартире. Между ними установились предупредительно-вежливые отношения, которые были удобны обоим тем, что избавляли от ссор и позволяли вполне прилично относиться друг к другу. И как-то так выходило всякий раз, что, когда случались все эти неприятности, Надя как бы отходила от него. Она ни в чем не видела ни своей вины, ни своей ошибки. Виноватым оказывался только он. Он ее и не жалел, и не любил, и мучил, и делал все это нарочно. Не желая скандалить с женой, смирялся и с тещей.