Мещанка

— Конечно, вроде и не мое дело, а скажу, — вдруг обратилась к нему домработница. — Давеча приходила к ней приятельница. Я прибиралась, слышала их разговор. Приятельница эта — не знаю, как ее там звать, не бывала она у нас — и говорит: «Чего это ты дома сидишь, не старуха еще вроде или муж не пускает? А знаешь…» — Ну и начала рассказывать про всякие вечера, про танцы, про театры. А наша и говорит: «А куда я пойду, такая уродина, сиди и береги ребенка. И будь довольна. И помалкивай. А я не хочу и не буду. Ему можно сидеть, он свое взял, а мне двадцать пять, и я не урод, чтобы от жизни прятаться». — «А что уж вы не могли подождать, с ребенком-то?» — это приятельница ей. «Не знала, говорит, — это наша, значит, — не знала. Он хочет, чтобы жена натаскала ему детей и сидела около них. А я что же?..» И как она сказала, мне не сказать. В общем так по ее рассуждению получается, что вроде, когда ребенок, — и жизнь вся кончена. А что же думала, когда замуж шла? Всё красу свою оплакивает. А чего ей от этого сделается! Да и не век мужиков хороводить. Похороводила, хватит. Все знают.

— Что знают?

— Ну, что и красива она, и что ребят за ней ходило… И вертела она ими как хотела. А теперь замужем, и хватит. А чего ребенок мешает, не знаю. Матери обе живы, помогут поднять. А если не охота с матерями жить — я ведь четверых подняла. Конечно, старого не будет — мать. Так ведь не девчонка и есть уж. И заботы, и всё. Да ведь для кого же и жить, как не для детей? В общем, не нужен ей ребенок, вот и сердится. А вы не расстраивайтесь. Уходится, может.

Павел Васильевич пошел к жене.

— Давай поговорим, Наденька, — присаживаясь рядом с нею, проговорил Павел Васильевич.

— О том, что я неправильно себя веду? Что я не та, что ты думал? Что дети — это хорошо, а без детей — плохо? Верно ведь?

— Верно, — просто согласился Павел Васильевич. — Только без того, что я раскаиваюсь, связав свою жизнь с твоею. Это не верно.

Она усмехнулась.

— Давай лучше не будем об этом говорить. Обоим будет легче.

— Ну что же, как хочешь.

Павел Васильевич поднялся и вышел.

«Чего не хватает между нами? — думал он, когда ехал на работу. — Чего я не понимаю? Неужели ребенок, еще не появившийся на свет, может быть проклятием для матери? Разве в самом деле у нас чего не хватает, чтобы вырастить его? Чего же еще надо?»

* * *

Через неделю, приехав домой вечером, Павел Васильевич не застал жены.

— Не знаю, куда и делась, — отвечала домработница. — Как ушла в обед, так и нету.

Встревоженный, он приехал к теще.

— Хватились все-таки, — увидев его, проговорила она. — Какая забота о жене, какое внимание!

— Простите, но я не понимаю причины вашего раздражения, — сухо ответил Павел Васильевич. — Я только узнал, что Нади нет уже с обеда, и приехал, думая, что она у вас.

— Поищите, может, она где-нибудь и спряталась. Что-то не вижу ее здесь.

— Я не намерен выслушивать ваши насмешки!

— А я не могу терпеть вашего отношения к дочери! От хорошего мужа жена бы не бегала, наверное. Думаю, вы согласитесь со мной.

— То есть как это — бегала? — опешил Павел Васильевич.

— Чего же вы ее ищете? Полагаю, не трудно догадаться, что если бы было иначе, вы бы знали, где она!

Павел Васильевич беспомощно опустился на диван. Он был ошарашен этим.

— Скажите, где она? — спросил он.

— В больнице.

— Что-о! — Павел Васильевич вскочил: — Как в больнице? Почему? Что с ней?

— И он еще спрашивает, что с ней, — с издевкой проговорила теща. — Он не знает! Испортить человеку жизнь в двадцать пять лет, это он может, а больше ничего не знает… Да она же жить хочет. Она красива, она прекрасна, она не игрушка вам. Поняли? И не будет никогда вашей игрушкой. Поняли? Никогда не привяжете детской пеленкой ее к своему поясу. Другую поищите! Да, да.

— Ах вот оно что! — тяжелый могучей своей фигурой и гневом, закипевшим в нем, медленно поднявшись, заговорил он и вдруг шагнул к теще так, что она испуганно отшатнулась. Остановился и презрительно бросил: — Эх вы, люди… Навоз вы… — и, повернувшись, вышел.

«Сказал — и черт с ними, пусть думают, как хотят. Это тоже не жизнь», — разгоряченный стычкой с тещей, думал он по дороге домой. Но по мере того, как остывал гнев, он все чаще тревожился: «А как же ребенок? Ты ведь, Павел Васильевич, погорячился и все, а там, может быть, уже началось… И не будет ребенка. Не будет сына или дочери, Нет, так не годится».

— Василий Васильевич, давай в больницу, скорее, — сказал шоферу.

— В какую, Павел Васильевич?

И тут Павел Васильевич первый раз в жизни почувствовал, как может быть стыдно выговорить всего одно слово.

Больница, где делали аборты, находилась в заводском районе. Совсем недавно главный врач был на заводе, просил помочь в ремонте.

— Мне бы главного врача, — попросил Павел Васильевич дежурную санитарку, войдя в приемную.

Его знали здесь.

— Пожалуйста, товарищ директор, только наденьте халат, — отвечала санитарка. Она проводила его до кабинета главврача и ушла.

Павел Васильевич постучал и, получив разрешение, вошел.

Врач был пожилой, лысый, тучный человек. Увидев Павла Васильевича, встал, поздоровался за руку.