Мещанское счастье

Они пошли к забору в тополевую аллею. Аллея разрослась густо, и солнце пробиралось между листьями на черную, прораставшую травой дорожку белыми пятнами. С боков дорожки кустами росла малина, сирень, жимолость, между ними огромная крапива и какая-то жирная трава поднималась от земли. Пела пенка, маленькая желтая птичка, бойкая и шаловливая на свободе и не могущая трех дней прожить в клетке: сейчас стоскуется, нахохлится и умрет. Еще меньшая птичка, гвоздок, порхала по кустам; московки, чижи, пухляки, заблы – всевозможная мелочь лесная и садовая – надували свои горла и издавали разнообразные писки. Наверху стрижи визжат, воробей туда же путается со своим дрянным голосом… В самой глуши сада стоял дерновый диван, по бокам в черных плешах и с густой, сочной травой на средине. Над диваном полубеседка, оплетенная хмелем. Тысячи мелких звуков, производимых насекомыми, составляли аккомпанемент птичьему хору, какого не создаст ни один художник в мире. Сверчок барабанит, оса жужжит густо, кузнечик отколачивает металлические звуки, тонкой иглой вставил комар свой голос, а наверху с визгом несутся стрижи, а еще выше небо голубое, беспредельное, океан лазури и благодати божьей. Голосистый бабий крик слышен издалека. В воздухе аромат и песня.

– Сядемте, – сказала Леночка. – Ну, слушайте: «Кончен, кончен дальней путь, вижу край родимый». – Она долго читала стихи. Молотов не ее слушал, а другую песню, которая совершалась в природе.

– Хорошо? – спросила Леночка.

– Очень хорошо, – отвечал Молотов.

Леночка смолкла.

«Нет, вот что хорошо, – думал Молотов, – сидеть в такое время в беседке, оплетенной хмелем, да еще хорошо, когда тут же сидит какая-нибудь девушка; все одно, любит она вас или не любит, лишь бы кротко было выражение лица ее, лишь бы она не хохотала в это время и не сантиментальничала, а сидела бы молча и смирно».

Лицо Леночки было именно кроткое и спокойное. Она угомонилась и сидела теперь сложа руки, не шевелясь, забыла «стихи» и «ученость». Закутавшись в мантилью, она уселась так удобно и ловко, что ей жаль было потерять положение головы, рук, стана, пошевелить ногою, – приютилась, как котенок на солнце, как дитя, которое, положив головку на руку, долго о чем-то задумается.

Но вот в душе ее непременно промелькнуло что-нибудь… Лоб ее наморщился, черные брови сошлись вместе, глаза посмотрели как-то нехорошо, и малиновые, как вишни, губки сжались, хорошенькое личико сделалось совсем нехорошо. Она отбросила мантилью, ее локти сверкнули на солнце, и раскрылась красивая шейка.

– Пойдемте, Егор Иваныч, на реку.

– Пойдемте, – согласился Молотов, неохотно оставляя диван.

Они отправились на реку. Пришли.

– Нет, здесь страшно, всякий год тонут; пойдемте вон туда, на горку.

Пришли на горку:

– Нет, опять пойдемте в сад; я устала.

«Что это с нею?» – подумал Молотов.

Когда они пришли и уселись под хмелем, Леночка совсем переменилась: скучная такая, усталая, а в хорошенькие черненькие, как угольки, глазки, опущенные вниз, просто не смотрел бы: так там нехорошо, точно зависть оттуда выглядывает. Брови еще ближе сошлись; нижняя губка выдвинулась вперед. Смотрит Егор Иваныч и недоумевает. Вздохнула Леночка так глубоко, так серьезно. «Боже мой, что же это с нею?.. аи, как она постарела!» – Молотову стало жаль Леночки.

– Что за перемена с вами, Елена Ильинишна? – спросил он.

– Никакой перемены нет, – отвечала она.

– Вы такая печальная, – говорил Молотов с участием.

– Скучно мне.

– Чего же вам скучно?

– Не знаю, – ответила Леночка.

У ней стали навертываться слезы.

Егор Иваныч не знал, что делать. Ему неловко было видеть девушкины слезы, как-то совестно. Он боялся оскорбить ее нескромными вопросами.

– Отчего же? – спросил он с замешательством.

– Я думаю, оттого, что жизнь моя худая…

Молотов посмотрел с удивлением на эту бойкую, розовую, кисейную девушку.

– И живешь здесь!.. ну что здесь?.. особенно зимой – снегом занесет… волки воют… никого нету… одна маменька… Какое это житье?

– Зачем же летом зиму вспоминать, Елена Ильинишна?

– Ах, Егор Иваныч, как иногда невесело бывает! отчего это?

Молотов думал: «Ну, что я скажу?.. чего ей?.. право, какая она!»

– Я думаю, оттого, что так я росла… Что я видела? Ничего не видела… Хоть бы брат был у меня хороший… Сестра замужем и уехала…

– Ведь у вас есть брат? – спросил Молотов.

– Бог с ним, с этим братом… Отчего это братья не любят сестер своих? И другие подруги тоже жалуются.

– А вас брат не любил?

– Нет… Мы, бывало, у него не говорим, а дребезжим все… Всегда, бывало, с насмешкой, все назло… Маленькие росли, только и помню, что бил, да ломал все, да ябедничал, а отец был такой угрюмый, строгий, всегда за старших… Что-нибудь сделает худое, да на меня же и нажалуется… Прозвищ всяких надавал… Не мог азбуки выучить без колотушек… Теперь ему же маменька посылает деньги; разве это хорошо? Мужчина должен сам деньги доставать, а сестрам где взять?

Леночка помолчала.