Мешок с шариками

Я выдохнул. Выходило, что мы расстаёмся, но обязательно найдём друг друга после войны, которая когда-нибудь да кончится.

– А сейчас вы должны как следует запомнить то, что я скажу. Вы уходите сегодня вечером, едете на метро до вокзала Аустерлиц и там покупаете билет в Дакс. В Даксе вы должны перейти через демаркационную линию. Само собой, нужных документов у вас нет, надо будет выкручиваться на месте. Возле Дакса есть деревня Ажетмо, там найдёте людей, которые помогают перебираться через линию. Как только перейдёте на ту сторону, вы спасены. Ваши братья в Ментоне, сейчас покажу на карте, где это, совсем близко от итальянской границы. Вы их разыщете.

Морис подаёт голос:

– Но билет на поезд?..

– Не волнуйся. Я дам вам денег, и смотрите в оба, не потеряйте и не провороньте их. У каждого из вас будет по пять тысяч франков.

Пять тысяч франков! Даже в дни больших ограблений у меня никогда не было больше десяти франков в кармане. Какое богатство!

Но разговор не окончен, и по тону отца я понимаю, что самого главного он ещё не сказал.

– И последнее, – говорит он, – вам надо усвоить одну вещь. Вы евреи, но вы никогда никому об этом не скажете. Слышите: НИКОГДА.

Мы одновременно киваем.

– Вы не признаетесь в этом даже лучшему другу, не произнесёте такого даже шёпотом, вы всегда будете это отрицать. Вы меня хорошо поняли? Всегда. Жозеф, подойди.

Я встаю и подхожу, отца уже совсем не видно в темноте.

– Ты еврей, Жозеф?

– Нет.

Резкий хлопок, он даёт мне затрещину. Никогда раньше отец не бил меня.

– Не лги, Жозеф, ты еврей?

– Нет.

Сам того не сознавая, я выкрикнул это «нет» уверенно, твёрдо.

Отец встал.

– Вот и хорошо, – говорит он, – это всё, что я хотел вам сказать. Теперь вы всё поняли.

Щека ещё горит, но на языке вертится вопрос, не дающий мне покоя с самого начала разговора. Я должен получить на него ответ.

– Папа, а что такое еврей?

На сей раз отец зажигает маленькую лампу с зелёным абажуром, стоящую на тумбочке у кровати Мориса. Я любил эту лампу, она испускала мягкий ласковый свет, который мне уже больше не доведётся увидеть.

Отец почесал голову.

– Что ж, не хочется в этом признаваться, Жозеф, но, по правде, я и сам толком не знаю.

Так как мы продолжаем смотреть на него, он, должно быть, чувствует, что надо сказать что-то ещё, иначе нам может показаться, что он увиливает от ответа.

– Раньше, – говорит он, мы жили в стране, откуда нас изгнали, и тогда мы разбрелись по всему свету, но бывают времена – как сейчас, – когда это снова случается. На нас опять открыли охоту, а значит, нам опять нужно бежать и где-то переждать, пока охотник не выбьется из сил. Всё, пора ужинать, вы уходите сразу же после еды.

Я не помню, что мы ели, в памяти у меня осталось только стук ложек, негромкие просьбы передать воду, соль и так далее. На соломенном стуле у двери лежали наши плотно набитые перекидные сумки, со сменным бельём, туалетными принадлежностями, аккуратно сложенными носовыми платками.

Часы в коридоре пробили семь раз.

– Ну что ж, пора, – сказал папа, – мы вам всё собрали. В сумке у каждого из вас, в том кармане, который закрывается на молнию, лежат деньги и записка с точным адресом Анри и Альбера. Сейчас я дам вам два билета на метро, попрощайтесь с мамой и уходите.

Мама помогла нам надеть пальто, завязать шарфы. Подтянула нам носки. Всё это время она улыбалась, и всё это время слёзы текли у неё из глаз. Она прижала мокрую щёку к моему лбу; губы у неё тоже были влажными и солёными от слёз.

Папа помог ей встать и рассмеялся самым натянутым смехом, который я когда-либо слышал.

– Да что же это, – воскликнул он, – можно подумать, что они уезжают навсегда и что это какие-то несмышлёныши! Всё, идите, и до скорой встречи, дети.

Он быстро целует нас и подталкивает к лестнице. Сумка оттягивает мне плечо. Морис распахивает дверь в темноту ночи.

Родители не пошли вниз, чтобы проводить нас. Позже, когда всё было позади, я узнал, что папа ещё долго стоял после нашего ухода и раскачивался с закрытыми глазами, пытаясь унять боль, древнюю, как само время.

Мы ушли в непроглядную темноту безлюдных улиц, где вот-вот должен был наступить комендантский час.

С детством было покончено.

Глава IV

– Сюда, шевелись давай!

Морис хватает меня за рукав и вытаскивает из толпы. Я перелезаю через гору наваленных чемоданов и рюкзаков, мы пробираемся среди чужого багажа и взмокших людей.

– Идём, тут есть ещё один вход.

Мы на вокзале Аустерлиц. Поездов мало, но на платформах нет свободного места. Кто все эти люди? Тоже евреи?

Морис маневрирует, хитрит, перебегает, будто футболист, который должен провести невидимый мяч сквозь толпу застывших игроков. Я не отстаю, придерживая сумку, чтобы она не била меня по ногам.

– Сюда, тут надо больше пройти, но народу меньше.

Под высоким стеклянным потолком вокзала позвякивают тележки для багажа. Я вижу кучу пристегнутых велосипедов. Сквозь грязные стёкла угадываются набережные, Сена кажется чёрной пропастью, над которой слегка белеет мост. Дальше на фоне неба вырисовывается Нотр-Дам, а наш квартал там, ещё дальше.