Мешок с шариками

Но об этом думать нельзя. Сейчас нужно сесть на поезд.

Мы пристраиваемся за носильщиком, который рассекает толпу своей тележкой с такой силой, словно это машина для расшвыривания людей. Это оказывается верной тактикой, так как секундой позже, оглушённые возгласами, окриками, свистками и раскатами громкоговорителей, мы оказываемся прямо у кассы. Очередь перед нами вьётся змеёй.

– Кто из первых пяти согласится, как думаешь?

Я смотрю на лица. У всех они вытянутые, раздражённые. Дама в светлом пальто пытается убрать под шляпу выбившиеся пряди. Складка у губ придаёт её лицу что-то суровое, мне это не нравится. Эта не согласится. Толстяк выглядит симпатичным, но я в нём не уверен.

– Третий мужчина в очереди, вон тот, в свитере с высоким горлом.

Морис подходит к нему и сразу переходит к сути:

– Мсье, у моего младшего брата нога болит… Мы ехали издалека, не пропустите ли вы нас…

Тип смотрит на нас, и на мгновение мне становится страшно, что он скажет «нет», потом он делает усталый жест, в котором смешиваются отзывчивость и покорность судьбе.

– Ладно, ребятки, минутой раньше, минутой позже, без разницы.

Морис благодарит его, и тут же подходит наша очередь.

– Два билета до Дакса в третьем классе.

Пока Морис рассчитывается, я забираю билеты. Забавно, но никто не обращает на нас внимания. Всем этим людям есть чем заняться и без двоих мальчишек, затерянных в огромной толпе; должно быть, они думают, что наши родители где-то тут.

Морис ведёт меня за собой и показывает на табло.

– Седьмой путь, – говорит он, – до отправления еще больше получаса, попробуем занять сидячие места.

В помещении вокзала клубится пар. Верхушки высоких железных колонн теряются в облаках испарений.

Вот и наш поезд. У Мориса вырывается ругательство. Есть отчего: вагоны набиты битком, люди стоят даже в проходах, в тамбурах. Нам нипочём не попасть внутрь. Сквозь открытые дверцы угадываются очертания чемоданов и сумок. Я вижу мужчину, который улёгся на полке для багажа, он с кем-то яростно переругивается.

– Пошли дальше.

Мы идём вдоль вагонов в надежде, что где-то в начале состава ещё остались свободные места, но забито абсолютно всё. Вдруг я подскакиваю: перед нами целых три пустых вагона! Ан нет, они отведены для немецких солдат. Эти пустующие сидения так и манят, но не будем искушать судьбу.

– Пошли вон туда.

Вагонная приступка расположена очень высоко. С трудом протискиваюсь между перегородкой и людьми, прижатыми к стеклу. Внутри спорят из-за забронированных мест, двое мужчин препираются, размахивая одинаковыми номерками и всё более повышая голос. Сидячие места искать бесполезно, их нет.

– Смотри, тут нормально будет.

Это небольшой закуток, одну из «стен» которого образует коричневый бок чьего-то большого фибрового чемодана с металлической ручкой. Тут мы сможем поставить свои сумки на пол и сесть сверху, уперевшись спиной в перегородку, которая отделяет купе от прохода.

Мы устаиваемся здесь бок о бок. Изучив содержимое своей сумки, я триумфально вытаскиваю оттуда свёрток. Внутри огромных размеров сэндвич с маслом и ветчиной – по тем временам настоящее чудо! Морис находит такой же у себя.

– Сядь так, чтобы не махать едой у всех перед носом, а то обзавидуются.

Я вгрызаюсь в сэндвич раз, второй, и мне начинает хотеться пить. Десять лет жизни отдал бы в эту минуту за стакан ледяного гренадина. Первый раз в жизни у меня при себе целое состояние, а я не могу даже гренадина купить. Состояние это, надо сказать, существенно уменьшилось после покупки билетов. Скоро от наших десяти тысяч франков останется всего ничего, а жить на эти деньги нужно будет ещё ого-го сколько времени. Но деньги можно заработать. Когда доберёмся до свободной Франции, придумаем, как прокормиться.

На пути напротив стоит другой состав, в нём почти никого нет – конечно, пригородная электричка; едва заметно, без рывка, она трогается. Но движется она по направлению к вокзалу, назад в Париж. Едва я открываю рот, чтобы поделиться этим удивительным открытием с братом, как осознаю свою ошибку: пустая электричка не движется, движемся мы.

Теперь всё, поехали. Встаю и прижимаюсь лбом к стеклу. Рельсы перекрещиваются, над нами проплывают какие-то переходы и металлические мосты. Мы ещё не набрали скорость, и в свете луны видно, как поблёскивает уголь вдоль путей. Линии каменных насыпей поднимаются и опускаются, словно волны.

Люди вокруг нас разговаривают. Сидящая на большом фибровом чемодане старушка смотрит на нас. Она кажется доброй и один в один напоминает бабушек, нарисованных в моей книге для чтения: такой же шиньон из седых волос, те же голубые глаза, кружевной воротничок, серые чулки.

– Далеко едете, мальчики?

Всё так же улыбаясь, она смотрит то на меня, то на Мориса.

– Вы без взрослых? У вас нет мамы и папы?

Я быстро осознаю, что отныне нам нужно остерегаться всех на свете, даже этой милой старушки, сошедшей со страниц школьной хрестоматии; нельзя ничего, абсолютно ничего ей рассказывать. Ответ Мориса едва можно разобрать из-за сэндвича:

– Есть, мы к ним и едем, им нездоровится. То есть это мама болеет.