Мешок с шариками

Старушка опечалена, и я почти сержусь на Мориса за то, что он ей соврал, но он прав. Мы теперь обречены на то, чтобы говорить людям неправду. Мне вспоминается урок морального воспитания старого Булье: «человек должен всегда говорить правду», «лгунам никто не верит» и всё в этом духе. Чёртов трепач, сразу видно, что гестапо за ним никогда не гонялось.

– А как тебя зовут?

– Жозеф Мартен. А брата зовут Морис Мартен.

Она снова расплывается в улыбке и наклоняется к своей корзинке, которую прижимает к юбке.

– Что ж, Морис, могу поспорить, что тебе хочется пить после еды всухомятку.

В руке она держит бутылку лимонада. Морис оттаивает.

– Да, есть немножко, – говорит он.

Она внимательно смотрит на меня и улыбается.

– Уверена, что и ты хочешь пить…

– Да, мадам.

Кажется, что в её корзинке есть всё на свете: она только что вытащила оттуда целлулоидный стаканчик, обёрнутый в салфетку.

– Тогда мы сейчас попьём, но не очень много, так как нужно растянуть эту бутылку на всю поездку.

Лимонад вкусный, язык и нёбо пощипывает, я чувствую, как во рту взрываются мириады крохотных сладких пузырьков. Жидкость ритмично покачивается в стаканчике, слегка поднимаясь и опускаясь в такт движению поезда. Сейчас мы уже несёмся на всех парах. Я вижу своё отражение в оконном стекле, а за ним – однообразные сельские пейзажи, которые повторяются, как по кругу.

Старушка отпивает лимонаду последней, затем вытирает стаканчик салфеткой и прячет всё в недра своей корзинки. Морис закрыл глаза; его голова, прислоненная к двери купе, подрагивает в такт движению поезда. Из-за спины старушки доносится смех и обрывки песен, заглушаемые перестуком колёс. Мне спокойно в этом замкнутом пространстве. Можно ни о чём не тревожиться до самого Дакса, а там нас ждёт немецкий паспортный контроль, который надо как-то исхитриться пройти. Не буду об этом думать, не сейчас – сейчас нужно поспать, по крайней мере попытаться, чтобы быть завтра как можно бодрее.

Обернувшись, я вижу за стеклянной дверью купе восемь счастливчиков, которые едут сидя. Мужчина, чьё лицо едва освещает голубоватый отблеск ночника, смотрит на меня.

Должно быть, он уже давно на меня смотрит. В глазах его можно прочесть многое – и в первую очередь боль. Он очень серьёзен, как люди, которые не смеют улыбаться из-за какого-то большого горя. Мой взгляд скользит по его странному, наглухо застёгнутому воротнику и ещё ниже – это сутана. Не знаю, почему, но я чувствую облегчение. Я проведу ночь в этом поезде, несущем меня к жизни или смерти, под защитой этого пожилого человека. И хотя мы не обменялись ни словом, мне кажется, что ему всё обо мне известно. Он здесь, и он охраняет нас посреди этого тарарама. Засыпай, дружок.

Ночью небо светлее, чем земля. Оконное стекло дрожит в своей раме; я вижу, как надо мной склоняются два человека, одетые в меховые шапки, красные сапоги и восточные штаны; длинные чёрные усы, закрученные и лихо торчащие, слово разрезают их лица пополам. Это русские.

– Это ведь ты Жозеф? Пойдёшь с нами, царь хочет тебя видеть, ты станешь солдатом.

Я бросаюсь в проход, чтобы сбежать от них, ощущения странные, так как я лечу над людскими головами, парю над ними, как птица, это приятно; русские бегут за мной, вытаскивая острые сабли. Видимо, я соскочил с поезда, так как теперь я несусь по платформе какого-то вокзала, но преследуют меня не русские, меня кличет детский голосок. Останавливаюсь: это Зерати, он совсем запыхался.

– Пошли скорей, я тебе что-то покажу…

Мы бежим по каким-то переулкам, вокзал исчез, пустынные улицы всё тянутся и тянутся, на дворе ночь, и конца ей не будет, потому что солнце, похоже, навсегда скрылось и больше не взойдёт, чтобы осветить эти фасады домов и деревья… и вдруг я узнаю это место: это же улица Фердинан-Флокон, моя школа, а вот и старый Булье у входной двери, на груди у него большая ярко-жёлтая звезда; он машет руками.

– Сюда, Жоффо, иди попей лимонаду. Бутылки с лимонадом заполняют двор: тысячи запотевших бутылок, они стоят уже чуть ли не в классах, громоздятся на крышах, блестят в лунном свете. Позади старого Булье кто-то стоит. Он выходит из тени, и я вижу, как поблёскивает его униформа. Это тот эсэсовец, которого стриг папа, я его прекрасно запомнил.

– У тебя есть документы, разрешающие пить этот лимонад?

Булье смеётся всё громче, но я не понимаю, почему, ведь у эсэсовца очень свирепое лицо. Его пальцы всё сильнее сжимают мою руку.

– Быстро предъяви свои документы, ты находишься в Даксе, без документов здесь нельзя.

Надо бежать, любой ценой, или этот мерзавец арестует меня, надо звать на помощь, кто-то должен вызволить меня. Булье повалился на пол от смеха, а Зерати нигде нет.

– На пом…

Мой собственный крик, видимо, разбудил меня. Смотрю по сторонам – никто меня не услышал. Морис спит с открытым ртом, положив одну руку на сумку, старушка дремлет, уткнувшись в ладони, в проходе виднеются силуэты людей, которые тоже, конечно, спят.