Мешок с шариками

Морис аж побелел. Я, наверно, и сам стал такого же цвета.

– Что, прямо сейчас? – еле выговорил он.

Директор нахмурился: от этого вопроса так и разило неповиновением. Столь очевидное нежелание приняться за учебу немедленно было оскорбительно и ничего хорошего о нас не говорило.

– Разумеется, прямо сейчас, – сурово обрубил он.

Альберу стало нас жаль.

– Я приведу их завтра утром, надо купить им ранцы и тетради.

Директор кусал губы.

– И про грифельную доску не забудьте, она не помешает. Книги мы выдадим.

Мы вышли от него, вежливо попрощавшись. Во дворе послышался голос, готовившийся читать наизусть. Какая знакомая атмосфера.

Морис всё никак не мог прийти в себя.

– Ну и гад, ты видел, как он хотел нас сразу с порога запрячь?

Альбер веселится.

– Мне показалось, что вам лучше не злить его. Уверен, он уже взял вас на заметку.

Благодаря знакомствам, которые Альбер завёл в парикмахерской, он смог раздобыть талоны на текстильные товары, и наша последняя надежда рухнула. Стоя в примерочной какого-то портного, я разглядывал в куцем зеркале свой позорный наряд – чёрную форму с красной каймой. У Мориса была такая же, только на размер больше.

За ним последовал портфель с пеналом и двумя тетрадями. Теперь нас уже ничто не могло спасти, мы были полностью экипированы для учёбы.

Мы пришли домой одни, так как Альбер решил заглянуть к друзьям. Бросив покупки дома, мы грустно поплелись гонять мяч по пляжу. Нас это нисколько не порадовало, и мы устроили погоню по блокам причала, который доходил до самой эспланады перед казино. Оно было закрыто с начала войны, и краска на здании уже начинала трескаться.

Морис рассказал мне, что он делал в пекарне, а я поведал ему, как мешают цемент и каким образом можно быстрее всего вымыть тонну бутылок, но разговор вышел унылый.

Кроме того, хоть мы и не говорили об этом, но каждый из нас был поглощён мыслями о родителях. Ни сегодня, ни завтра папа не войдёт в нашу комнату, чтобы рассказать нам свои душераздирающие истории о погромах. Сейчас он сам проживал именно такую историю, и это было самым важным событием, какое когда-либо случалось в мире.

Вечером мы сделали себе ещё один омлет, на сей раз с картошкой, и Альбер заставил нас лечь пораньше. В восемь он уже выключил свет и объявил:

– Завтра в школу!

Уснул я с трудом. По-хорошему, я сейчас должен был бы играть в шахматы с мадам Вьяль. Ну и времена наступили – больше ни в чём нельзя было быть уверенным.

Оказалось, что мой учитель – это учительница. Надо сказать, что все мужчины ушли на войну и по большей части оказались в плену, и в годы оккупации в школах не осталось никого, кроме пенсионеров и учительниц начальных классов, чтобы учить уму-разуму юных французов. Морису достался очень старый господин с бородкой, давным-давно закончивший преподавать и теперь по триста раз на дню пытавшийся призвать к тишине взбесившуюся свору из тридцати пяти учеников, плевавших друг в друга шариками из бумаги.

Мой брат рассказывал мне об этом каждый вечер, и его истории наводили на мысль, что он активно участвует в классных побоищах. Он мастерил из бумаги хитрые самолётики и птиц, пытался монополизировать игру в шарики, которая велась на переменах, и решительно ничему не учился. Мне повезло гораздо меньше, но наша учительница была молода и казалась мне красивой и доброй; сам того не замечая, я довольно хорошо учился.

Правительство Виши, сочтя, что французские дети могут ощущать некоторый недостаток питания, выделяло школам витаминизированное печенье. Получив его на полдник, мы тут же пускались в сложные обменные операции, которым не было конца. Ну а полные заморыши получали от школьной медсестры кисловатые витаминизированные конфетки и ложку рыбьего жира. В одно и то же время – около десяти утра – по всей Франции, как занятой нацистами, так и свободной, школьники с шести до четырнадцати лет глотали эту отраву с одинаковыми гримасами.

Конфеты мне не полагалось, но я частенько выменивал её у своего соседа, который весил меньше, чем я, и, таким образом, имел на неё право – одна витаминизированная пилюля обходилась в четыре стеклянных шарика.

Потом на перемене я отыгрывал свои шары, так как я теперь бил всё лучше и лучше. Народ начинал опасаться братьев Жоффо, быстро заработавших себе репутацию людей весьма метких, что всегда ценится в краях, где царит петанк[16]. Морис ничем не брезговал и мог продуть десять партий подряд, чтобы создать впечатление, что он разучился играть, но, несмотря на эти хитрости, никто не хотел с ним связываться.

Я снова стал общаться с Виржилио, и мы по-настоящему сдружились. После школы мы всегда останавливались перед его домом и до самой ночи разыгрывали долгие партии в костяшки. Он любил их гораздо больше, чем шарики, и предавался этой игре весь учебный год. Это резко отличало его от других школьников, которым нравится менять свои игры в зависимости от времени года и даже конкретного месяца.

Шли дни. Новая жизнь оказалась не такой уже скверной, но новостей от Анри всё не было.