Мешок с шариками

Она превосходно освоилась с ролью фермерши: задавала зерно скотине, меняла солому, подрубала, пропалывала, сеяла, сажала и делала всё это с достоинством и элегантностью, которые человеку придаёт только очень хорошее воспитание.

Она рассказала мне эту историю раза четыре за ту первую неделю, что я у них пробыл. Когда она кормила кур, то слушала что-нибудь из Генделя, Баха или Моцарта благодаря фонографу с иголкой, звук которого был поставлен на полную мощность. В спальне у неё хранились кипы пластинок, каждая в сером конверте с большой круглой прорезью посередине, чтобы можно было видеть название произведения. Читала она тоже много и дала мне прочесть полное собрание сочинений Анатоля Франса, которого особенно сильно любила. Мадам Вьяль также призналась мне, что ей случается иногда почитывать Пьера Лоти. Но ей было немного стыдно за эту никчёмную забаву, будто какому-нибудь почтенному академику от литературы, который тайком зачитывается дешёвыми детективами.

Ещё до того, как пришёл мсье Вьяль, я знал, что останусь на ферме и что моя основная работа будет состоять не в том, чтобы начищать стойла оставшейся немногочисленной скотины или рвать сорняки, атакующие виноградные лозы после дождя, – нет, я должен буду слушать истории хозяйки, устроившись на пуфике с чашкой чая в руке.

Когда хозяин вошёл в дом, я объяснил ему, что мне о них рассказал Виржилио, что я хочу работать, буду выполнять всё, что он скажет, и так далее.

Он тут же согласился – сейчас мне кажется, что он больше стремился доставить удовольствие жене, чем получить помощь в полевых работах. Я был щуплым и худым и, даже выпятив грудь, вряд ли мог показаться ему крепким парнем. Но главного я добился: меня взяли, и в тот же вечер я оказался в комнатке, которую описывал Виржилио. Жалованье было фиксированным, и я заснул совершенно счастливым: теперь у меня была работа и я больше не объедал братьев, а сам зарабатывал на жизнь.

Сезон активных работ ещё не наступил, и по утрам я уходил со своим патроном, чтобы «немного помастерить», как он это называл. Мы выравнивали сухую каменную кладку, и я должен был держать отвес; также помню, что я размешивал цементный раствор и приносил его мсье Вьялю, который, взобравшись на лестницу, заделывал им дыры в стене сарая. Два утра я провёл, намывая бутылки при помощи ёршика. На мне были резиновые перчатки, слишком большие для меня и доходившие мне до самых локтей. Никогда в жизни не видел такого количества бутылок, погреб был ими просто забит.

Ел я вместе с ними, и во время еды мадам Вьяль то и дело принималась рассказывать какой-нибудь эпизод из своей жизни – как она побывала на выставке в Багателе в июле 1924 года, как впервые вышла в свет, как станцевала свой первый венский вальс с офицером-итальянцем и всё в таком духе.

Вьяль слушал её, покуривая трубку, а потом вставал из-за стола. Я распрямлялся на своем стуле, чтобы последовать за ним, но он жестом останавливал меня.

– Передохни немного, ты сегодня отлично поработал.

У меня язык не поворачивался сказать ему, что я бы лучше предпочёл оказаться с ним в полях или полез чинить кровлю сарая, чем слушать истории про светское общество тридцатых годов. Но я сразу усвоил, что по негласному договору между ним и мной это входило в мои обязанности.

Десять дней протекли между курами, утками, цементом, Анатолем Франсом и нескончаемыми рассказами моей дорогой хозяйки. Меня отлично кормили, и я позабыл про то, что где-то идёт война. Мои наниматели, казалось, не особенно о ней беспокоились. Он считал, что не имеет смыла обсуждать всё это, а она полагала, что война была малоприличной вещью, которой занимались довольно недалёкие, а то и пошлые люди, и что те, у кого был вкус, находили себе другие сюжеты для разговора.

Однажды вечером, после густого супа, в котором овощи, сваренные целиком, были перемешаны с длинными макаронами, я спросил у Вьяля, можно ли мне в понедельник, то есть завтра, спуститься в город проведать братьев. Я поеду утренним автобусом и вернуть к пяти. Он не увидел к тому никаких препятствий и, в то время как его жена играла со мной в шахматы, правила которых она мне растолковала, положил на стол конверт – мой заработок.

На завтрашний день, как и было намечено, я спустился по горному склону. Кроме денег, я нёс с собой бесценные сокровища: яйца, завёрнутые в газетную бумагу и уложенные в коробку из-под обуви, и не меньше килограмма нежирного бекона. Я уже мысленно видел гигантский омлет, который мы с Морисом соорудим, когда придёт время обеда.

Поблагодарив своих хозяев, я направился к Сент-Аньес. Помню, как по дороге обернулся ещё разок взглянуть на ферму, затерянную в ложбине в окружении гор, – эту ферму, где сложилась своя особая жизнь, оказавшаяся счастливой, хотя изначально она должна была быть совершенно иной. Я увидел, как мадам Вьяль, размером с игрушечного солдатика, идёт через двор, и подумал, как было бы славно остаться жить здесь, пока мир не вернётся. Здесь я был бы надёжно укрыт от всех опасностей, которые нужно было просто переждать.