Мешок с шариками

Если бы в тот момент я знал, что никогда больше сюда не вернусь и не увижу Вьялей, это причинило бы мне глубокую боль.

Я был уверен, что в понедельник мои будут дома: в этот день магазины не имели права работать, и они, конечно, ещё нежатся в постели. Может быть, Морис спустился на пляж и гоняет там мяч.

Когда я вышел из автобуса, доставившего меня к фонтану на рыночной площади, ноги у меня так и ныли от желания дать по мячу и зарядить Морису несколько голов. Поэтому я нёсся во весь опор вверх по улице Де Пари, не забывая осторожно придерживать сумку, чтобы не перебить яйца. Вот уже и улица Лонг. Вход в подъезд был открыт, и через мгновение я налёг на дверь нашей квартиры.

Вопреки моим ожиданиям, они уже были на ногах. Альбер и Морис завтракали прямо в пижамах, а Анри допивал свой кофе, стоя у окна. Он был одет в тёмно-синий костюм, белую рубашку и галстук, а на краю стола лежал собранный чемодан.

Ещё до того, как я успел закрыть дверь, мне стало ясно: что-то случилось.

Мы расцеловались, и Альбер с принуждённой весёлостью стал дразнить меня деревенщиной. Я тут же спросил:

– Что происходит?

Молчание. Не разжимая рта, Морис налил мне кофе с обезжиренным молоком. У Анри было осунувшееся лицо, как будто он не спал целую ночь; он взял объяснения на себя.

– У нас плохие новости.

На буфете лежало письмо с кучей штемпелей, на большинстве из которых был изображён орёл. Я сглотнул.

– Что-то с родителями?

Альбер кивнул.

– Лучше, если ты всё узнаешь сразу. Их арестовали.

За последние дни я успел обо всём позабыть. Я провёл эти дни в горах, вдали от людей, с пожилой дамой, которая рассказывала мне сказки, и добряком фермером, и этого было достаточно, чтобы всё остальное улетучилось из моей головы. Сейчас же я резко возвращался в реальность, и во рту у меня внезапно появился привкус горечи. Я смог выдавить из себя:

– Как это произошло?

Снова заговорил Анри и рассказал всё в общих чертах. Родители бежали из Парижа, где ситуация для евреев становилась день ото дня всё хуже: однажды вечером в нашем квартале устроили страшную облаву, и они чудом ускользнули. Они почти ничего с собой не взяли, добирались только на автобусах, так как в поездах стало невозможно ездить без аусвайса, и в конце концов, еле живые от усталости, приехали в По. После всяческих перипетий им удалось перейти через линию, но в свободной зоне их задержали власти Виши и отправили в один из лагерей. Оттуда они смогли передать лишь одно письмо, которое только что получили мои братья.

Анри не сказал мне в этот день, что лагерь, где их держали, был пересыльным и каждый день оттуда отправлялись поезда, увозившие заключённых в места принудительного поселения.

Я прочёл письмо – его написал папа, а мама лишь дописала в конце: «Целую вас всех. Держитесь». Они ни на что не жаловались. У папы, наверно, было совсем мало времени, чтобы написать нам. В конце были строки: «Если встретитесь со шпаной, отправьте их в школу, это очень важно, я рассчитываю на вас».

Я поднял глаза на братьев.

– Что же теперь делать?

Анри махнул в сторону чемодана:

– Как видишь, я еду к ним.

Он поставил меня в тупик.

– Но если ты туда поедешь, они и тебя арестуют. Раз они в курсе, что мама с папой евреи, значит, и ты тоже, и тебя задержат.

Альбер слабо улыбнулся.

– Вчера я отреагировал почти так же, но мы долго всё это обсуждали и сошлись на том, что никогда нельзя сдаваться заранее.

Он играет с чайной ложкой, пытаясь удержать её в равновесии на краю миски.

– Я вернусь как можно быстрее, – говорит Анри, – а пока меня нет, Альбер будет всё так же работать в парикмахерской, и с этого дня мы запишем вас обоих в школу. Вы молодцы, что пошли работать, но я, видимо, плоховато вами занимался. Папа в такой тяжёлой ситуации, но всё же подумал о вашей учебе. Поэтому вы сделаете, как он сказал, и будете хорошо учиться. Лады?

Нам с Морисом не особенно хотелось соглашаться на это, но про отказ и речи не могло быть.

– Да.

Через десять минут Анри уже ушёл.

В полдень мы приготовили себе роскошный омлет с салом; Альбер пришёл в восторг от моего заработка и всего, что я принёс, но сердце у нас было не на месте.

В половину второго мы вошли на школьный двор, и Альбер попросил провести его к директору.

Директор пожелал взглянуть на наши дневники, и я с облегчением подумал, что они должны мирно покоиться в глубине одного из шкафов начальной школы на улице Фердинан-Флокон в XVIII округе Парижа, более чем в тысяче километров отсюда. Сцепив руки, мы ждали, когда закончатся эти нудные переговоры, с тайной надеждой, что нас не примут в новую школу без дневников. Я понимал не всё, о чём говорили взрослые, но препятствия казались совершенно непреодолимыми.

В конце концов, после бесконечных отговорок директор – с виду типичный южанин с массивными часами на запястье, которые привели меня в восторг – откинулся на спинку стула и издал астматический вздох.

Он смерил меня и Мориса взглядом, словно пытаясь угадать, не смутьяны ли мы, и сказал:

– Ну что ж, они приняты и могут идти в классы, я сам отведу их к учителям.