Месяц туманов (антология современной китайской прозы)

Оставшись одна, Хэй посмеялась над своей нелепой догадкой. Всё-таки муж у неё малограмотный трудяга, для него написать письмо не легче, чем в забой спуститься. Уж если он будет писать, то только при крайней нужде, и откуда у него возьмутся силы и время на любовные послания? Она глубоко вздохнула и заволновалась: как этому простофиле живётся на чужбине, без близких? Чем он питается? Где спит? Как под землёй вслепую, на ощупь ползёт и тащит уголь? Хэй радовалась, что вчера ночью не позволила Лайшуню взять себя за руку и тем самым обидеть мужа, который зарабатывает для неё деньги!

Подумав о Лайшуне, Хэй решила проявлять максимальную осторожность, чтобы сохранить верность мужу. Но для молодой женщины, обуреваемой желаниями и впустую проводящей ночи на большом кане, выполнить этот долг было очень трудно. Она чувствовала угрызения совести за то, что обидела Лайшуня. «Всё-таки он хороший человек», — пробормотала она про себя. А ведь когда Хэй повторно выходила замуж, то вполне могла выбрать Лайшуня. Пути брачных дел воистину неисповедимы. Женщина вручает своё тело и душу одному мужчине, или другому, в его единоличное владение, и когда мужа нет дома, то всё равно никому нельзя ею пользоваться. Загадочна судьба человеческая…

Когда Хэй пошла на поле собирать редьку и заметила вдалеке Лайшуня, то поздоровалась первой. Стоило женщине проявить приветливость, как Лайшунь аж засиял. Они стояли под тёплым солнцем начала зимы, говорили и не могли наговориться. Лайшунь открыл ей глаза на живую воду, текущую в реке вдоль поля, на синеватую, как язык пламени, дымку у подножия скал на другом берегу, на линию дальних гор, изогнутую игрой света и облаков в причудливую дугу. Хэй родилась в горах и тридцать лет прожила здесь, но в первый раз прониклась удивительной красотой этих мест.

Хэй начала округляться, её тело, прежде состоявшее из сплошных мышц, теперь стало нежным и мягким, в углах рта залегли складочки, отчего её губы стали казаться более пухлыми. На те пятьдесят юаней, что каждый месяц присылал Муду, она выправила сгорбленному отцу новую войлочную шляпу, а себе сшила голубую в белый цветочек блузку. Блузка получилась скромной и простой, но со вкусом. Когда, скрепив волосы на затылке, Хэй с корзинкой редьки в руке шла на реку мыть овощи, то выглядела очень даже элегантно. Однажды она бежала по тропинке и сзади её осветили лучи солнца, вышедшего из-за горы. Кто-то увидел её и воскликнул: «Красотка!» Хэй от стыда аж присела на месте. Это был Лайшунь. Он ещё сказал, что когда она бежала, то лучи заката обрисовали вокруг неё багряный контур — «как будто это был свет, исходящий от бодхисатвы!»

Хэй очень волновалась из-за болезни старика. Улучшений не намечалось, силы с каждым днём оставляли его. Рис, овощи и чай у них были, а вот скоромного они себе позволить не могли. Тогда Хэй пошла на канал, где, зайдя босыми ногами в воду, стала собирать в иле ракушки, которые горцы называли «морскими коровками». Дома она обдала их кипятком, наскребла мяса и поджарила его, чтобы попотчевать отца. Однажды в полдень, когда старик, отобедав, лёг на кан отдохнуть, а Хэй забралась на изгородь, чтобы снять ботву батата, развешанную там для просушки и предназначенную на корм свиньям, Лайшунь, подойдя к воротам, тихонько окликнул её.

С загадочным видом Лайшунь прошептал:

— Старик дома?

— Уснул.

Лайшунь тотчас перескочил порог и встал под шатром из виноградной лозы, окутавшей весь двор.

— И хорошо, что уснул. А то он меня боится, словно тигра или леопарда.

— У тебя дело?

Лайшунь ничего не ответил и расплылся в лукавой улыбке. Он стоял в лучах света, пробившихся сквозь лозу, шаловливый, как мальчишка, и разворачивал свёрток из бордовых листьев клещевины.

— Сегодня нам улучшили питание, каждому дали по четыре кусочка. Я видел, как ты ловила морских коровок в воде, и подумал, что в желудке у тебя, должно быть, пусто. Один кусок я съел сам.

В свёртке лежали три жирных куска свинины, приготовленной в соевом соусе.

Горячая волна вдруг прошла по сердцу Хэй, но, принимая свёрток, она возразила:

— Я не прожорлива! Ешь сам, я не буду.

— Почему не будешь?

— Я и так толстая, и чем больше ем, тем сильнее толстею. Ешь сам, пока другие не увидели и не вышло неприятностей.

— Ну тогда один кусок мне, два тебе!

Хэй съела кусочек, рот её наполнился слюной. Второй кусок она завернула в листья и оставила, как она сказала, для старика. Тут из дома показался горбун с пылающими от гнева глазами и загромыхал:

— Не нужно мне это мясо! Жена Муду, как ты не боишься отравиться? Выплюнь его!

Пошатываясь, он подскочил, выхватил мясо у неё из рук и бросил его на землю, а затем растёр его ногой в жирную лепёшку. Тощим пальцем старик ткнул в нос Лайшуню и закричал:

— Лайшунь, паскудник! Чего это ты взялся ей мясо дарить?! Даже если она будет помирать с голоду, тебе какое дело? Добряк выискался! Муду нет дома, и ты решил напасть на беззащитных! Раз ты такой умник, то шёл бы заигрывать с дочкой старосты!