Месяц туманов (антология современной китайской прозы)

В тот год солнце не скупилось на тепло. Десяток с лишним человек трудились в поле без устали дни и ночи напролёт, орудуя остро заточенными серпами. Однако спелые зёрна одно за другим осыпались и тонули в грязи. С этим ничего нельзя было поделать. Хозяин очень волновался, переживал и гнал всех домашних от мала до велика, всех работников трудиться в поле. Люди как сумасшедшие срезали стальными серпами рисовые стебли. В те дни в амбарах клубились тучи жёлтой пыли, застилая солнечный свет. С людей градом лился пот, они не переставая кашляли, сплёвывая на зерно мокроту. Хозяин, стоя у межи, громко прокричал: «Ребята! Поработаем как следует! Сегодня вечером угощаю всех водкой и мясом!» Хозяин отвечал за свои слова, в тот вечер и вправду на столе были водка и мясо. Крепкую водку щедро разбавили водой, на вкус она была сладковата, словно заваренный солод. Все пили и чихали без конца. Работники говорили, что водка отличная. Однако хозяину не следовало давать работникам есть мясо. Не то чтобы работники не хотели есть, наоборот, все очень хотели есть, прямо-таки жаждали мяса. Не каждому удаётся хотя бы раз в году позволить себе мясо, не в каждой семье могут подать на стол такое кушанье. Однако хозяину всё равно не следовало ставить работникам на стол мясо. Мясо было жирным, оно белело и подрагивало, уложенное на сушёных овощах. Работники таращились на него, их глаза едва не вылезали из орбит. Они хором закашлялись, разбрызгивая изо рта водку так, что, казалось, пошёл дождь. Хозяин с радушием сказал: «Давайте ешьте, ешьте!» Все с нетерпением протянули руки с палочками. В суете многие столкнулись палочками, раздался беспорядочный стук. Хозяин с двумя невестками стояли в стороне и украдкой посмеивались. Отцу в суете удалось подцепить палочками лишь сухие овощи, это очень его опечалило. Отец подумал, что орудует палочками в два раза медленнее, чем взрослые. Значит, когда они будут есть второй кусок мяса, он будет только жевать первый. От этой мысли отец совсем отчаялся. Однако ему не довелось нагнать остальных, пока они лакомились вторым куском. Ему не пришлось отведать второй кусок. Не только отцу — всем работникам не удалось справиться с первым куском мяса, который они подцепили палочками и кинули себе в миску. Мясо, столь аппетитное на вид, оказалось недоваренным. Хозяин лишь символически кинул его в котёл и чуть подержал на огне. Свинина так и осталась сырой. Хозяин, стоя в сторонке, с улыбкой произнёс: «Ешьте! Почему вы не едите? Сидите словно остолбенели, ешьте давайте. Здесь полная миска мяса, вам хватит набить животы». Один из работников, неловко улыбаясь, ответил за всех: «Хозяин, мы хотим есть. Мы очень хотим есть, но не можем. Мясо-то не проварилось». Хозяин, услышав эти слова, разозлился: «Что такое ты говоришь? Конечно, мясо не проварилось. Ясное дело, мясо не может провариться. Как оно может провариться? Сваренное мясо вы, обжоры эдакие, даже подумать и то не можете, схватите в рот и целиком проглотите, как вы тогда узнаете, какое мясо на вкус?»

Отец никогда не говорил, что из-за того куска сырой свинины он и решил взбунтоваться, это только моя догадка. Осенью 1932 года от «групп возвращенцев» пострадала не только семья отца. Имена многих значились в списках, подлежащих аресту и казни. Некоторые из этих людей не стали бежать, а притаились где-то на несколько дней, а с наступлением весны один за другим вернулись обратно. Кто-то из них жив и по сей день. Отец убежал из дома и вступил в Красную Армию. Несомненно, причиной этому стало уязвлённое самолюбие. Прошло пятьдесят лет с момента тех событий, когда мы с отцом спустились вниз по реке, чтобы наведаться в его прежний дом. Отец привёл меня в гости к одному старику. Этот старик был моим родственником. По старшинству я должен был величать его Седьмым дедом. Прозвище у Седьмого деда было «Помещик», потому как пятьдесят с лишним лет тому назад он был начальником снабжения Четвёртой Красной Армии, ворочал корзинами серебряных долларов и сырого опиума, потому-то его так и прозвали. Осенью 1932 года дед вместе с отступающими войсками прошагал несколько сотен ли,[20] переживая из-за жены, которая вот-вот должна была родить, в волнении гадал, родит она ему сына или дочь, и в конце концов сбежал обратно домой. Деда не убили, вместе с женой и детьми он коротал свой век, работая в поле, так прошло пятьдесят лет. Когда мы с отцом пришли его навестить, дед сидел под стрехой и ковырял в носу, весь перемазанный в слюне, которая свисала длинными нитями с его подбородка. На вид ему было около пятидесяти, он выглядел пошловато и вульгарно, с курицей в руках, на которой ловил вшей. Увидев, как мы приближаемся, он придурковато рассмеялся. Я подумал, что это, наверное, его любимый сын, о котором он так переживал в своё время.