Месть

— За кого ты меня принимаешь? — устало произнес Энрики. — Просто я чуточку сбит с толку, мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя.

— У тебя его будет вполне достаточно, больше мы не увидимся, я тебе обещаю.

Голос Селести звучал отстраненно, отчужденно, она уже уехала далеко-далеко.

—  Погоди, — позвал ее обратно Энрики. — Не спеши. К сожалению, я самый обычный мужчина и, разумеется, потрясен. Я пока как будто во сне.

—  Моя любовь к тебе тоже была сном, — горько посетовала Селести. — все превратилось в прах, столкнувшись с реальностью.

— Ничего не рассыпалось, Селести, — попробовал возразить ей Энрики, но его возражение прозвучало неубедительно, он был сбит с толку, подавлен, растерян.

Селести не осуждала его, но она повела себя по-другому, когда узнала, что Гильерми — наркоман: она ее думала о себе, она кинулась спасать его. А Энрики... она любила его таким, каков он есть. Просто оказалось, что он слабее, чем казался, и, значит, впереди у него еще много-много трудностей.

— Счастливо оставаться, Энрики, — сказала она и вышла.

Селести попрощалась с Одетти, которая крайне удивилась, узнав, что она уходит навсегда.

Но Энрики снова догнал ее.

— Я тебя люблю, люблю, — твердил он, прижимая ее к себе. — Мы с тобой непременно поженимся, слышишь? Ты для меня самая любимая, самая чудесная, самая чистая. Сон — это твое прошлое, он разлетелся в прах, а наша любовь — это реальность, это настоящее.

Селести уткнулась к нему в плечо, и из глаз ее потоком потекли слезы. Гордая, несгибаемая Селести стала маленькой девочкой, которая нашла себя защитника и может выплакать у него на груди все свои обиды. И какими же сладкими были эти горькие слезы.

—  А твои родители? — спросила она. – Они же не примут меня в свой дом.

— Примут. Они тебя уже приняли.

Вечером Энрики объявил всем, что они с Селести решили пожениться. Жуниор и Тиффани приняли известие без особого энтузиазма.

— А как же мама? — спросил Жуниор.

— Она по-прежнему останется вашей мамой, и у вас появится еще одна, а Гиминью будет вашим настоящим братом, — поспешил разъяснить Энрики.

Марта с улыбкой поздравила сына, но про себя подумала, что сын уж слишком торопится — ей хотелось получше узнать женщину, которая будет растить ее внуков. Сезар успел уже рассказать ей о прошлом Селести, и она посочувствовала ей за горький опыт. Кто знает, к каким психическим ломкам мог он привести?

Успокоившись, Селести решила поговорить с Мартой. Опыт молчания не прошел для нее даром, она убедилась, что молчание ни к чему хорошему не ведет.

Она выбрала для разговора подходящую минуту, когда Марта не была ничем занята, и спросила:

— Можно с вами поговорить?

— Конечно, — кивнула Марта, предчувствуя, что разговор будет нелегким для обеих, и повела ее к себе в спальню.

— Вы все уже знаете, — начала Селести, — и я бы должна была сама вам все рассказать, но мне было стыдно, и потом я понадеялась, что мне будет проще говорить, если я продвинусь по работе, если вы все увидите, что я на что-то способна. И еще я боялась, что вы выгоните меня из своего дома, не за себя боялась, за Гиминью, он-то ведь ни в чем не виноват!

Селести говорила так искренне и доверительно, что Марте сразу стало легко с ней.

— Я понимаю тебя, ты же совсем нас не знала, но Гильерми, его-то ты знала...

— Я очень любила вашего сына, дона Марта, — горячо сказала Селести. — Когда он был «чистым», так это называется у наркоманов, он был нежнейшим из мужчин — и худшим, когда был под кайфом.

— Я знаю, — горько кивнула Марта.

— Если бы я принялась вам рассказывать все наши беды, вы подумали бы, что я бью на жалость или что-то вымогаю. Или что я тянула Гильерми на дно... До рождения Гиминью мы кое-как сводили концы с концами, но потом стало совсем худо. Все деньги Гильерми тратил на наркотики, и мы частенько голодали. Мне казалось, что малыш не выживет, и я крутилась, как могла. Я продала все, что было в доме, и настал момент, когда продавать, кроме себе самой, было уже нечего. Что мне оставалось делать? Я спасала вашего сына и своего.

Она замолчала, глядя в свое горькое прошлое неподвижным взглядом, не осуждая себя и не выгораживая, просто не видя иного выхода.

— А как только нашла другую работу, то сразу и ушла из ночного клуба, — добавила она.

— Гильерми не имел права так поступать с тобой, — с вздохом сказала Марта.

—  Он ни в чем не виноват. Это я не сумела устроиться по-иному, — кротко ответила Селести.

Жизнь Селести не укладывалась в правила, которым с детства учили Марту, но правила были наживными, а благородное сердце досталось ей от природы, и оно оценило благородство молодой женщины.

— Я чувствую, что Энрики будет счастлив с тобой, — сказала она, привлекая к себе Селести. — Спасибо тебе, дочка, что пожертвовала собой ради моего сына и внука. И если можешь, прости нас за пережитое. Мы все тебя очень любим.

— Простите вы меня. — горячо ответила Селести, — простите, что не сказала...

— Я простила тебя, мой ангел, я простила.

Они обе сидели, плакали и чувствовали себя счастливыми.