Месть

Син вытащил ладонь из-под шерстяной накидки и тронул мечущиеся от ветра иголки маленькой пихты. Корявая, приземистая, она, словно хмурый воин, стояла против тысяч снежных стрел на каменном обрыве. И закрывала собой путника, как гостя, остановившегося подумать о вечном. Син подхватил мешок, поправил меч и, осторожно балансируя по краю, двинулся к хижине. Путь был опасен. Раньше он считал его невозможным.

Скинув мешок у крыльца, долго стоял, прижавшись к доскам, и вслушивался в тишину за стеной. Тепло, идущее от щелей, убеждало в том, что дом жилой. И запах утверждал — Кан там!

Проникнуть в знакомое помещение не сложно. Особенно, когда уверен, что давно не ждут. Но Син всё равно долго примерялся. Скользил, сливался, замирал…

В темноте комнатки свёрнутая калачиком фигура на полу показалась хрупкой и беззащитной. Несколько одеял, накинутых одно на другое, — слабая оборона от холода в горах. Но человек спал…

Син осторожно опустился на колено возле врага. Удержал дыхание, потянув меч со спины. Замер с поднятым клинком. Направил острие туда, где под одеялом угадывалось горло. Нервно перебрал пальцами на рукояти. Закусил губу. И, дослав вес в движение, ударил…

В дальнем углу стукнула об стол неловко поставленная чашка.

Син обернулся с готовностью слать смерть в новом направлении.

Закутавшись в козьи шкуры, Кан сидел в другой стороне комнаты и разливал парящий чай.

— Держи! — протянул он.

Несостоявшийся мститель вытянул меч из соломенной куклы, подошёл и, взяв чашку, сел рядом. Положил меч на колени.

— Деньги принёс?

Син достал из-за пазухи свёрток и с коротким поклоном положил на столик перед мастером.

— Отделишь половину, — сказал Кан, прихлёбывая напиток, — отдашь в соседнюю деревню для сирот. А другую половину поделишь на пять частей. Завтра пойдём в город — возьмёшь одну на покупки.

— Хорошо, — кивнул Син.

* * *

— О! Наконец-то ты пахнешь соответственно своему характеру! — Син демонстративно зажал нос и сморщился. — Даже противно приближаться!

— Ну и не приближайся, — огрызнулся Кан. — Передай вон ту щётку.

Син передал требуемое и отошёл подкинуть поленья в очаг. Проверил воду в котле. Оставшись довольным, подхватил и подлил кипятку в банную бочку. Кан от удовольствия разомлел, счастливо откидываясь на её стенку.

— Сейчас чай будет, не засыпай! — усмехнулся Син.

— Хорошо, — кивнул Кан и, лукаво сощурившись, спросил: — Думаешь, что недосыпание — это самое тяжёлое в работе, когда двое суток сидишь в выгребной яме и ждешь заказанного человека?

— Думаю, — ухмыльнулся Син, — что сложнее всего уворачиваться от летящего вниз дерьма!

— Нет, — назидательно поднял палец Кан, — Труднее всего опознать задницу!

И оба расхохотались.

* * *

Тяжёлый люк в потолке надавил на плечи, с лёгким стуком выйдя из пазов. Сквозь узкую щель Кан оглядел коридор покоев владетельного князя. Пусто. Постепенно сдвинул крышку в сторону. Настороженно нырнул. Прислушался. Тишина. Ступая аккуратно перекатом по ребрам стоп, двинулся по коридору.

Предощущение боя заполнило дыхание. Он вытянул меч из ножен, ещё не осознав источника опасности…

Фигура в знакомом одеянии спрыгнула с потолка. Чёрная, опасная, опытная.

Засвистел клинок. Мечи столкнулись, словно схлестнулись в грозу ветви кедров, вздыбленных ветром.

Закружилось железная вьюга. Меч, нож, дротик, пластины…

Противник владел теми же техниками боя. И уровень его был равным… Кан стиснул зубы, узнавая.

Топот бегущих воинов потряс коридор. Оттолкнувшись клинком от клинка, Кан отскочил назад. Нужно бежать. Огляделся, пока неприятель уворачивался от пущенных веером пластин. Хода нет. В обоих крылах коридора щетинились лезвиями, словно тараканы усами, воины князя. Испуганные, и оттого — злые. Теперь только прорубаться…

Ждущий в тростнике опять пошёл в атаку. И от него не просто оторваться… А убивать его — колоть собственное сердце…

Кружение мечей длилось и длилось…

Ждущие в тростнике метались злыми птицами меж отблесков огня десятков факелов. Один стремился уйти, другой — остановить. И ни один не давал смерти другому…

А воины-охранники обороняли выходы. Пока властный голос поднятого с постели князя не приказал взять лазутчика живым…

* * *

— Мне было десять лет, когда мой отец схватил Пата Сурового. Тот жил в горах, и все крестьяне и монахи вокруг твердили, что он — святой человек! Он купил всех. Но — и камень может проговориться… Мой отец взял меня с собой и показал мне, как отрубают ноги одним ударом. А потом научил выкалывать глаза. Я хорошо помню этот урок. Отец сказал, что мужество начинается с осознания смерти, ибо дорога, не ведущая к смерти — не мужество…

От усталости Кан судорожно дёрнулся и снова почувствовал тело. Бешено заломило выкрученные суставы… Оголённые жилы холодило сырым подвальным воздухом. Сознание плыло, пьянея от запаха палёного мяса и пряностей. Глаза смыкались, но он принуждал себя видеть. Видеть человека в шёлковых одеждах и с тонким, пропитанным ароматным маслом платком возле лица. Слышать его. Ощущать.