Месть

Николаев опоздал на работу минут на пятнадцать. Чувствовал он себя после бессонной ночи и полуторачасового дежурства на вокзале весьма скверно. Видимо, его крепко просквозило на ветру, и он часов до трех утра никак не мог согреться. Потом, напившись горячего чаю, он задремал, сидя за столом, и очнулся, лишь услышав, как открылась входная дверь. Он бросился в прихожую. Мильда старалась на него не смотреть, опускала голову, но Николаев все же увидел счастливый блеск в ее глазах, и сердце его дрогнуло. Он понял: она была  с  н и м. Машина Кирова ждала ее целый час, но, заметив присутствие мужа, Мильда добралась до Смольного трамваем и уж конечно никакой стенографией они не занимались. В ее сумочке, подаренной скорее всего Кировым, хотя Мильда сказала, что получила премию и отважилась купить такую красивую вещицу, о которой давно мечтала, никаких бумаг не оказалось, зато лежал ситцевый платок и помада немецкого производства. Леонид не стал спрашивать, откуда эти вещи, Мильда подняла бы скандал, что он роется в ее сумочке, но и дураку ясно откуда. Стенографистке такие презенты не дарят. Помада стоит рублей двадцать — двадцать пять и платок рублей десять — пятнадцать. Вот тебе сорок рублей, половина зарплаты рабочего на заводе. И этот счастливый блеск. У него вдруг так сжало сердце, что потемнело в глазах. Он вытащил ее из этой зачуханной Луги, привез в Ленинград, а она просто неблагодарная свинья. И этот Киров ведет себя, как азиатский хан, поганя чужих жен. Ходили слухи, что у него были романы с заезжей московской журналисткой, а потом с балеринами из Маринки. Месяца три он Мильду не трогал, и вот все началось снова.

В глубине души Николаев еще надеялся, что это его болезненные фантазии, не более, что Мильду действительно вызвали подработать, а там кто-то из секретарш предложил по дешевке из обкомовского распределителя платок и помаду, почему не взять, когда знаешь, что подработаешь. Да и потом Мильда получала зарплату на двадцать пять рублей больше, чем он, 275 рублей, и к празднику ей выдавали щедрый продуктовый паек, поэтому она имела право купить себе такую безделицу, как платок или помада. Лишь бы только она была с ним. Он погибнет, если она бросит его.

Николаев услышал, как хлопнула входная дверь, выскочил в прихожую, но Мильды уже не было, она ушла. Она ушла, не поговорив с ним. Может быть, она обиделась на то, что он следил за ней? Но он хотел, как лучше, он хотел просто проводить ее. Одинокой женщине с такой сумочкой опасно ходить по улицам. Николаев хотел броситься за ней следом, догнать ее, попросить у нее прощения, помириться, но теща уже звала его за стол, завтракать, и он отложил примирение до вечера.

Не успел он прийти в институт, как его вызвали в партком. Секретаря Абакумова на месте не оказалось, но его поджидала заместительница по оргработе Леокадия Георгиевна с ярко накрашенными чувственными губами и хищным разлетом бровей. В свои сорок лет она была еще весьма привлекательна и очень любила нравиться мужчинам. Злые языки поговаривали, что и с директором института Лидаком у нее когда-то был бурный роман, но в последнее время Леокадия Георгиевна опекала молодых.

Николаев уже приготовился к защите, полагая, что будут распекать за опоздание, но Терновская, предложив ему присесть, с ходу его огорошила.

— Леонид Васильевич, идет партийная мобилизация на транспорт, партия хочет укрепить его крепкими партийными кадрами, каждая организация выдвигает лучших представителей из своих рядов, и мы, посоветовавшись на заседании парткома, решили выдвинуть вас по этому призыву… — Терновская не скрывала своего удовлетворения тем, что они решили вышвырнуть Николаева из института.

До этого он работал в Рабоче-крестьянской инспекции инспектором цен, мотался по магазинам, штрафовал, ему пытались всучить взятку, Николаев возмущался, писал акты о попытке подкупа должностного лица, его заклинали детьми и всеми святыми, молили о прощении. Он рвал написанный акт, забирал кусок грудинки, банки консервов и уходил, а дома плакался Мильде и твердил, что его посадят. Воровать он не умел, брать взятки тоже. Мильда упросила Кирова перевести мужа на более спокойную работу, и культпропотдел договорился с директором Института истории партии Отто Августовичем Лидаком, что он зачислит Николаева к себе в сектор истпарткомиссии инструктором с окладом 250 рублей. Лидак поначалу сопротивлялся: у них все же научный институт, ему нужны специалисты историки, а брать бывшего инспектора цен, не имеющего высшего образования, как-то несолидно. Но Лидака уговорили, заявив, что человек писал в газету, самообразовывается, да и берет он его с испытательным сроком, и Отто Августович согласился. Культпропотдел быстренько сочинил ему письмецо: «Тов. Лидак! Сектор кадров направляет Николаева по договоренности для использования по должности».