Месть

— Я не про себя хочу сказать, а про Сергей Мироновича! — с чересчур серьезным видом проговорил Орджоникидзе, но в контексте предыдущего разговора это начало тоста наркома тяжмаша прозвучало двусмысленно.

Все дружно захохотали. А Киров даже смутился.

— Рассказывай про Кирыча, нам дюже это интересно! — выкрикнул Ворошилов, и Сталин даже прослезился от смеха. Засмеялся и Киров.

— Ну, хватит, что вы как дети! — рассердился Серго. — Я хочу тост сказать!

Все постепенно умолкли.

— Я хочу выпить за нашего друга Сергея Мироновича, и не потому, что сегодня он был в центре внимания на нашем Политбюро, просто со многими мы часто видимся и в Кремле, и по работе, а вот с Кирычем очень редко, и, когда он приезжает, для меня лично это настоящий праздник! И я хочу выпить за то, чтобы мы встречались почаще, по разным поводам, все знают, как я его люблю, хоть, не скрою, что недели две назад сильно обиделся!

— За что обиделся? — живо заинтересовался Сталин.

— Нет, сначала давайте выпьем!.. Сергей, дай я тебя поцелую!

Они расцеловались. После Орджоникидзе теплые слова о Кирове сказал Сталин, объявив, что почти полгода прошло, и у него есть договоренность: с января 1935-го Киров насовсем переезжает в Москву и в полную силу заработает как секретарь ЦК, что Кобе очень не хватает кировской деловой хватки, и жизнь у них в ЦК с переездом Кирова пойдет энергичней. Киров вышел из-за стола, расцеловался и со Сталиным, поблагодарил всех за теплые слова. Все выпили, заговорили, что редко они вместе собираются, Орджоникидзе вспомнил, как Ильич в 20-м расчихвостил его за пьянку с бабами, а потом все допытывался: где баб взяли и давно ли у них в Реввоенсовете установилась такая традиция. Хотя никакой пьянки в тот день не было, а просто отмечали день рождения, ну и девушек пригласили потанцевать.

— А вот кто донес Ильичу, я до сих пор не знаю! — улыбнулся Серго. — Ильич меня потом несколько раз спрашивал: с пьянкой дело иметь прекратили, товарищ Орджоникидзе? А Коба знает, какой из меня питух! Кому вот понадобилось только меня в выпивохи записывать!

На мгновение за столом воцарилась пауза, но Сталин, засмеявшись, вдруг вспомнил, как Ильич запугивал им семейство Шмитов. Молодой фабрикант Николай Шмит весной 1907-го умер в Бутырках, завещав наследство партии.

— История темная, потому что его давно уже пасла контрразведка Ильича, вытягивая из него деньги. Кстати, на его деньги закупалось оружие для боевиков, участвовавших в восстании 1905 года. Его за это и сунули в Бутырку, опять же, кто донес — неизвестно. И вдруг он умирает, оставляет завещание, что передает Ленину и его партии 800 тысяч золотых франков. Радостный Ленин посылает в Россию адвоката, чтобы тот уладил дело о наследстве и получил деньги, но адвокат, продувная бестия, быстро смекнул свою выгоду, женился на старшей сестре Шмита, а по закону, коли у старшей появляется муж, значит, завещание теряет силу.

Этот адвокатишка, понимая, что мы будем требовать свое, треть состояния все же отдал. Но Ильич, возмутившись таким вероломством, послал к Шмитам Таратуту…

— Виктора, — подсказал Орджоникидзе.

— Виктор — это была его кличка, а как звали его, я уж не помню. Ильич о нем говорил: «Таратута — подлец, который тем и хорош, что на все способен». И тот быстро все раскрутил. Подкатился в младшей сестре Шмита, стал ее любовником, проник таким способом в семью и в один из вечеров мне говорит: сегодня пойдем к Шмитам, ты сядешь за стол, сиди, ешь и молчи. А до этого он мне бриться не давал, чтоб я погуще щетиной зарос. Сиди, говорит, и глазами сверкай позлее, а когда жаркое подадут, вытащи свой кинжал, отрежь им половину куска мяса для себя и воткни кинжал в стол. Не смотри, что скатерть, втыкай и все, а потом ешь, громко чавкай и вытирай руки о скатерть. Он раза три мне это повторил. Ну, раз просьба Ильича, я прихожу, и все в точности исполняю, чем навожу дикий ужас на все почтенное семейство. А уж после того, как я воткнул кинжал в стол, все просто оцепенели и к мясу не притронулись!

Коба засмеялся, а с ним вместе гыкнул и Ворошилов.

— А этот Таратута на фоне такого моего поведения и говорит адвокату и его дочерям, что если все денежки они в точности не возвратят, то группа грузинских боевиков, членов партии, их всех, как свиней, перережет, — оскалился Коба. — Тихо так говорит, и кофеек интеллигентно попивает. Допил он кофеек, встает и говорит: пошли, Коба. Ну, я двинулся за ним. В прихожей он и говорит мне: ты кинжал забыл! Я чертыхнулся, врываюсь в гостиную, а барышни, увидев снова меня, завопили как резаные, словно сейчас все угрозы и свершатся. Старшая из сестер, хозяйка стола, даже в обморок брякнулась. Я закричал: «Ти-ха!» Они смолкли. Я не спеша вытащил кинжал, вытер его о французские кружева скатерти и ушел…

Коба умолк, допил вино в бокале.

— А что с деньгами-то? — спросил Каганович.

— А как думаешь, если Кобу к такому делу подключают? — не без гордости спросил Сталин. — Конечно, отдали все до копеечки. И сверх того приплатили.

— Где бы нам такого фабриканта найти! — вздохнул Каганович.