Месть

Серго проводил Кирова на вокзал. В машине они молчали. Киров сидел хмурый, он был не меньше Орджоникидзе потрясен столь открытой неприязнью Сталина, проявившейся по отношению к нему впервые. По грузинским законам, которые в душе чтил Коба, это было равносильно пощечине и вызову на дуэль. Провожая Сергея до вагона и чуть оторвавшись от охранников, Орджоникидзе, сжав локоть Кирова, прошептал:

— Не переживай, это его обычные фокусы. Он то ревнует тебя ко мне, то к случайной девчонке, не выпускает из дому, то становится подчеркнуто безразличен и хамовит да грубости. Он, видимо, почувствовал, что ты на стороне авторов этих писем, разделяешь их правду, а не его, вот и впал в ярость, посчитав в душе, что ты его чуть ли не предал. Не обращай внимания, с ним это частенько бывает…

— Ты говоришь так, словно он болен, и новые приступы болезни неизбежны, — усмехнулся Киров.

— Может быть, это и болезнь, — согласился Орджоникидзе. — Я уже заметил, что у него эти приступы ярой злобы на стыке смены времен года. Потом, как у всех нас, масса всяких болячек, а врачей до себя не допускает, да еще указывает им, что они должны ему говорить. Иногда по четверо суток не спит, ну куда это годится?! И постоянно нас, самых близких ему друзей, проверяет, на чьих мы баррикадах! Просто смешно иногда на все это смотреть.

— А ты на чьей стороне, Серго? — неожиданно спросил Киров.

Орджоникидзе оглянулся на охранников, которые, понимая, что двум старым друзьям надо посекретничать, деликатно сохраняли дистанцию, и, повернувшись к Кирову, ответил вопросом на вопрос:

— А что, мы уже воюем с Кобой? — Лицо Орджоникидзе вдруг превратилось в непроницаемую маску. — Он уже многое сделал для сплочения партии, много делает и сейчас и во многом оказался прав, даже в вопросе о кулаке. Ты же сам видишь, как наше сельское хозяйство резко пошло в гору, надо просто немного потерпеть, Коба прозорливее нас, поэтому будем снисходительны к отдельным его недостаткам, даже к его нетерпимости по отношению к нашим критикам, а, Сергей?..

Орджоникидзе неожиданно улыбнулся. Они сердечно простились, трижды расцеловавшись. Киров вошел в вагон, сопровождаемый охраной.

— Может быть, ты и прав, — выглянув, бросил Киров.

— А во всем остальном я с тобой! — улыбаясь, крикнул вслед тронувшемуся поезду Орджоникидзе.

24

Николаев торжественно положил перед собой лист сероватой чистой бумаги и написал: «Посвящается моим детям, Марксу и Леониду». Подумав, он обмакнул перо в чернильницу и размашисто, крупными буквами с легкими завитушками — ему нравились эти овальные завитушки, все крупные писатели не ленились их оставлять — вывел: «Лев Николаев. «За новую жизнь». Это будет титул. Он взял другой лист и написал: «Предисловие». Отложил ручку и задумался.

Он вознамерился оставить детям и Мильде свою подробную биографию. Толстой написал целых три тома — «Детство», «Отрочество», «Юность». У Николаева цель была скромнее: поведать подробное описание своей жизни и своих дел. Прочтут дети, будут читать внуки, правнуки. В душе он не проговаривал явно — потомки, надеясь обессмертить свое имя, но конечная цель была такая: для всех будущих поколений. С этой целью он даже взял в библиотеке «Детство» Льва Толстого, но на четвертой странице споткнулся и читать больше не стал: скучно, длинно и непонятно.

В «Предисловии» он написал коротко: «31-го мая (по нов. ст.) 1934 г. мне исполнилось ровно 30 лет, по этому поводу я даю кратко биографию своей жизни и работы на весь пройденный мною путь». Николаев подумал, что еще можно было бы добавить, но так и ничего не придумав, размашисто расписался: «Лев Николаев» — с завитушками.

После того позорного изгнания из стен института он написал жалобу в районную комиссию партийного контроля с требованием снять с него строгий выговор и восстановить в институте.

Его вызвали в РКК. Сказали, что вопрос о снятии строгого выговора решит специальная комиссия, а восстановление Николаева в должности инструктора Института истории партии целиком зависит от воли директора товарища Лидака. Из комиссии звонили ему, но Лидак категорически отказался брать Николаева не только на прежнюю должность, но и вообще в институт, поэтому они помочь ему тут не в силах. Со своей же стороны, в целях оказания содействия в его трудоустройстве, они могут предложить направление на завод: требуются слесари, плотники, грузчики, разнорабочие, список большой, на разные заводы, к примеру на «Прогресс», Карла Маркса или на тот же «Красный Арсенал», где он когда-то начинал слесарем, а потом строгальщиком. Но Николаев завод сразу отверг, пытаясь втолковать контрольной комиссии, что уволили его из института несправедливо, и РКК должна за него вступиться. Он у Лидака и проявлял ту самую партийную активность, остро критикуя работы некоторых историков за их политическую близорукость. Поэтому от него избавились, мобилизовав на транспорт, чего делать по строгим нормам юридического и морального права не имели, так как он белобилетник и освобожден от службы в рядах Красной Армии по состоянию здоровья.