Месть

Конечно, Коба преувеличивает свои тревоги. Ну мало ли что померещилось профессору, мало ли кому он об этом рассказывал, да и мало ли что вообще болтают про него. На каждый роток не накинешь платок, всем глотки не заткнешь, но, как говорил Владимир Ильич, стремиться к этому надо. Ах, Сергей, Сергей, чистая душа, не умеешь врать — не берись. Но, с другой стороны, и его понять можно: если эта тварь наговорила про Кобу всяких мерзостей, то Киров, как неподлый человек, хочет выбросить, отторгнуть от себя всю эту гнусь, забыть и не вспоминать. Можно и так рассудить. Но печаль в другом: Киров перестал с ним откровенничать, как раньше, делиться тайными задушевными секретами. В последних разговорах он все больше отмалчивается, слушает, а если начинает говорить, то в пику ему, Сталину, защищая каких-то уродов, которых давно надо смешать с перегноем.

Коба обезопасил себя, и на случай бегства Ганиных из страны отдал распоряжение усилить посты на советско-финской границе, а наркоматам здравоохранения, иностранных дел и ОГПУ отслеживать их фамилии по возможным официальным командировкам советских ученых за рубеж. Сложность заключалась в том, что Сталин не хотел вмешивать сюда Ремонтника, он усмехнулся, назвав Кирова про себя этой кличкой, важно было, чтоб последний вообще об этом ничего не знал.

Коба заснул часов в семь утра и проснулся в половине одиннадцатого. Он всегда просыпался в половине одиннадцатого, но ложился летом около пяти утра, когда становилось совсем светло. Ночами он по-прежнему не мог засыпать. Обычно ему хватало четырех-пяти часов сна, но сегодня он спал всего три с половиной, а кроме того, вчера все же перебрал. Тот бокал, что он выпил, разговаривая вдвоем с Кировым, был уже лишним.

Но надо было вставать. Он обещал быть в Кремле Поскребышеву, как обычно, в полдень или в половине первого. Ехать с дачи тридцать минут, но надо умыться, позавтракать, а Сталин ничего не любил делать в спешке, впопыхах. Даже соскакивать с постели не любил, а прежде чем встать, минут десять лежал с открытыми глазами, привыкая к дневному свету. «Лучше уеду из Кремля пораньше и отдохну», — решил он.

Сталин знал, что Киров обещал днем заехать к Орджоникидзе, решить несколько вопросов для Пылаева. «Тесная у них дружба», — усмехнулся Коба. Серго обязательно потащит его на обед. Обещал быть и он. Но Коба не поедет. И прощаться с Кировым не будет. Надо, чтоб он осознал свою вину. Свою большую вину перед Кобой, который делает для него все. А Киров ведет себя не как друг. Еще не как враг, но уже не по-дружески. И бронежилет Коба дарить ему не будет — тоже с умыслом, оставляя его грудь и спину как бы уязвимыми для врага. Паукер конечно же не удержался, нашептал, какой он ловкий и шустрый, все достал за пять секунд, и попросил не говорить Кобе, он обидится. «Придурок!» — выругался вслух Коба. Он не сомневался, что Карл все растрезвонил. Что ж, Киров получит еще один повод для серьезных раздумий.

Коба медленно поднялся и сел на кровати. Голова трещала, как перезрелый арбуз. Сталин поморщился. «Вот и причина для плохого настроения, отказа от обеда и провожаний! — подумал Сталин. — Боженька сумасшедших в обиду не дает», — зло усмехнулся он.

23

Киров рассчитывал, что Сталин вручит ему бронежилет накануне отъезда. Коба любил сюрпризы, ему доставляло удовольствие ощущать себя и высшим судией, и всемогущим благодетелем, видеть растерянную признательность на лицах близких ему людей, не ожидавших столь неожиданного подарка. «Это как орден Паукеру после крепкой зуботычины», — усмехнулся Киров, вспомнив историю с арестами китайцев в 1927 году. Но, уже отъехав вечером от Москвы, Сергей Миронович понял, что за эти несколько утренних часов что-то резко изменилось в сталинском отношении к нему и весьма серьезно.

Кирову и не нужен был этот немецкий бронежилет, он не собирался его носить, но сам факт внезапного отчуждения Кобы заставил его призадуматься: что могло так резко изменить их отношения? Их последний разговор на даче так повлиял на Сталина?

Но они ни о чем серьезном не говорили, Киров не раз спорил с Кобой по более серьезным вещам и возражал более резко, а вчера какой это был спор? Так, некоторые возражения, вполне безобидные. Нет, не спор о диктатуре вождя развел их в разные стороны. Тут что-то другое. Но что?

Утром они молча позавтракали, у Сталина болела голова, Киров тоже чувствовал себя скверно, поэтому он не обратил внимания, что Коба старается не смотреть на него, на желтые злые искорки в глазах. Долго не заводилась машина, они стояли во дворе, Коба еле сдерживал гнев, шофер испуганно суетился, бормоча, что два часа назад все проверил, мотор работал как часы. Паукер, стараясь развеселить Хозяина, сыпал анекдотами, но Сталин даже не улыбнулся. Тогда он вспомнил доклад охранников, которые увозили домой не стоявшего на ногах Молотова, то, как они на себе втаскивали его в квартиру и как злобно ругалась жена Предсовнаркома Полина Жемчужина, проклиная, между прочим, их ночные политзаседания…