Месть

— Спасибо! — Аглая быстрым шагом вышла из кабинета, а Киров еще минут пять неподвижно сидел у стола, не в силах подняться и выйти следом. Но самое невероятное заключалось в том, что он  п о в е р и л  всему, что сказала Аглая. Была в ее словах странная и страшная правда, в которую нельзя было не поверить, ибо нельзя было так лгать, таким душераздирающим душевным шепотом, от которого у него даже заломило в висках. Киров молчал, чувствуя себя немым, окаменевшим свидетелем этой правды. Он хорошо представлял ту опасность, о которой твердила Аглая, ибо чувствовал: стоит ему сделать шаг навстречу Ганиным, и он сам станет мишенью. Но он не хотел и отступать назад, становиться заодно с убийцами. Да, он подписывал огэпэушные списки, зная, что после его подписи людей отправляли в лагеря и ставили к стенке. Он ничего не сделал, чтобы спасти некоторых ленинградских историков и военных. Он мог лишь сказать, что в Москве арестовывали больше, а здесь, в Ленинграде, он, как мог, сдерживал этот вал.

История с Ганиными внесла сумятицу в его душу. Это было похоже на болезнь. Его ломало, корежило, он хотел забыть о них, но не мог. Аглая и Кирова заставила ощутить свою боль, свои адовы страдания.

Возвращаясь в обком, он попросил шофера свернуть к набережной, вышел из машины и долго стоял на берегу Невы. Дул холодный северный ветер, и за полчаса всю боль выдуло. Остался лишь осколочек страха, засевший в сердце.

Киров и сейчас, лежа в постели на даче Сталина, ощущал этот страх. Сергей Миронович не боялся Сталина, который кашлял там, внизу, в своей спальне и тоже не мог заснуть, не боялся красногубого шута Паукера, ни мрачного, с тяжелым давящим взглядом Генриха Ягоду, ни его подручных. Они все были люди, кто лучше, кто хуже, в зависимости от обстоятельств, но то, о чем говорила Аглая, не имело ничего общего с человеческим обликом. У призрака, боровшегося с Ганиными, не было лица и фигуры. Это был  о н,  безличное, почти неодушевленное существо. Бесформенный и летучий как эфир,  о н,  вторгаясь в живую природу, мгновенно ее замораживал, принимаясь крошить бессмертную душу в осколки, которые уже ничем нельзя было склеить.

Наверное, это и был страх, только самый отчаянный и безысходный.

22

В эти утренние часы не спал и Сталин. Его мучил не кашель, который он быстро унял, выпив сладкого травяного настоя, его мучила внезапно открывшаяся ложь Кирова. Спрашивая о звонке Берии Медведю, Сталин прекрасно знал, что Киров встречался с женой Ганина, Аглаей Федоровной, Сталин даже запомнил ее имя. Правда, сведения были не совсем точные. Шуга, наблюдавший ранее за Кировым и Мильдой, получил недавно от Кобы новое срочное задание: ослабить внимание к Мильде и Кирову и собрать максимально полные данные о круге знакомых семейства Ганиных.

Перед отъездом в Зубалово Поскребышев передал второе донесение агента, которое насторожило Сталина. Шуга писал, что в тот день он наблюдал за Белочкой, так он назвал Ганину, записывая, кто входил к ней на прием, сколько времени тот или иной пациент проводил в ее кабинете, чтобы вывести закономерность, норму разового осмотра и потом фиксировать все отклонения от него. Еще ранее, наблюдая за Кировым, Шуга дал ему кличку Ремонтник. Сталину она понравилась, потому что Киров понемногу старался все подремонтировать на свой лад. Сталин поругается с кем-то, а Киров тут же его «ремонтирует», успокаивает, дает советы. И у себя в Ленинграде он столько уже наремонтировал в промышленном и партийном хозяйствах, что Сталину легче все заново потом отстроить. Поэтому Коба и старался перетащить его в Москву. Здесь ремонтировать ему никто ничего не даст. Здесь все уже построено им, Хозяином. Секретариат Кирова под стать Ремонтнику Шуга называл вал Мастерской.

«В обеденный перерыв Белочка вышла из кабинета, но направилась не в столовую, а поднялась на второй этаж главного здания, где находились кабинеты уполномоченного наркомата тяжелой промышленности Пылаева, начальника управления Чугуева и других ответственных лиц. Она свернула в коридор, ведущий к этим кабинетам. Я, соблюдая положенную дистанцию, но не теряя ее из виду, пошел за ней. Но едва я вошел в коридор, который вел к пылаевскому кабинету, как меня тотчас остановили два личных охранника Ремонтника, выросшие передо мной как из-под земли. Я даже восхитился такой прекрасной вышколенностью. Они потребовали предъявить документы. Я показал паспорт. Посмотрев его, они спросили, куда я направляюсь. Я сказал, что хотел бы записаться на прием к Георгию Ивановичу Пылаеву. Охранники попросили меня прийти к нему через час, заявив, что в данное время он занят.

Я не придал никакого значения этому факту: встреча Ремонтника с Пылаевым сама по себе обыкновенна, хотя яйцо к курице не ходит. Пылаев обязан являться к Ремонтнику по первому же его требованию, но коли все восхищаются великой простотой хозяина ремонтных работ, то я не заподозрил в этом особого умысла…»