Месть Акимити

Кагэтоки приказал напасть на Караито, стража разбежалась, а пленную Караито Кагэтоки повёз в Камакуру. Как всё это прискорбно! Даже не зайдя к себе, Кагэтоки потащил Караито к сёгуну. Он сказал, что у него подарок, и вошёл. Ёритомо обрадовался.

— Этот подарок лучше любого другого. Теперь уж заговор Караито точно не удастся. Пусть собираются на суд в Камакуру все крупные и мелкие владетели. В Мацугасаки следует спросить семьдесят пять раз, — приказал он своим воинам.

Узнав, что случилось, настоятельница Мацугаока была готова убить Кадзивару. Она села в паланкин и прибыла в Камакуру. Услышав о её приезде, Ёритомо приказал замуровать Караито в каменной темнице на задворках усадьбы. На этот раз Караито улыбнулась судьба, ей повезло — она осталась жива.

У Караито остались в провинции Синано старуха-мать, лет шестидесяти, и двенадцатилетняя дочь. Караито было восемнадцать лет, когда она уехала в Камакуру, и вот теперь дочери двенадцать. Дочь звали Мандзю. Слухи о заточении Караито дошли до Синано. «Как такое могло случиться?!» — Мандзю обращалась к небу, простиралась ниц на земле, слёзы её лились ручьями. Потом, переведя дыхание, она сказала:

— Если бы я была птицей, полетела и узнала бы, где мама!

Бабушка-монахиня услышала это и вздохнула.

— И я печалюсь не меньше твоего. Уж не знаю, доведётся ли нам с ней ещё свидеться.

Мандзю ушла в свою комнату, зарылась с головой в одежду и разразилась беспрерывными рыданиями. Поздно ночью она позвала свою кормилицу Сарасину.

— Послушай, Сарасина. Говорят, маму посадили в Камакуре в каменную темницу. Я хочу как-нибудь добраться до Камакуры и выведать, где она. Сарасина! Только тебе я могу довериться, пойдём вместе в Камакуру!

— Госпожа Мандзю, — ответила на её слова Сарасина. — Даже мужчине было бы не под силу разыскать твою мать!

— Нет, нет, не говори так. Я отправлюсь в Камакуру и найду мать. Разве люди не поймут меня? Пусть пять лет и ещё три года стану служить камакурскому господину, или господину Титибу, или господину Ваде, но как-нибудь да узнаю, где моя мать. Ну, так как же, ты согласна?

— Что ж, даже детское сердце откликается на благодеяния матери. Даже простой человек не забудет милостей господина. Я пойду с тобой за долины и за горы — так ответила Сарасина.

Мандзю выслушала ответ и глубоко задумалась.

— Раз так решили, сегодня же вечером приготовь платье в дорогу.

Мандзю в эту ночь надела авасэ из глянцевого шёлка[643]. Когда выходила из ворот, отправляясь на поиски матери, на ней было праздничное косодэ с узором из хризантем, поверх фиолетового полотна было надето двенадцатислойное хитоэ, хакама светло-зелёные, а на голове соломенная шляпа, какие носят горожанки. Костюм кормилицы в эту ночь состоял из полотняного платья цвета индиго, на ней было узорчатое косодэ из шёлка Мино, сверху надето семислойное хитоэ, хакама — полотняные. В узелок из ткани с густым рисунком она спрятала разные вещи. Кормилица положила узел на голову и так и ушла из родных мест. Ни Мандзю, ни Сарасина не знали дороги, в горах они заблудились и, удивлённые, остановились. Мандзю сказала:

— Послушай, Сарасина! Говорят, что Камакура находится на востоке. Луна и солнце всходят на восточном небе, а вечернее солнце заходит на западе. Доверимся луне и солнцу, Сарасина! — и они пошли туда, куда им указывала луна.

Когда ночь сменилась рассветом, в деревне Тэдзука узнали, что Мандзю исчезла. Монахиня подумала: «Не иначе она отправилась в Камакуру, скорее нужно её остановить», — и как была, босая, бросилась догонять Мандзю. Вскоре она настигла беглянок в местечке Аманомия в Синано. Монахиня бросилась обнимать Мандзю:

— Послушай, Мандзю! Ведь Караито, наверное, скоро умрёт, подумай, ты отправляешься в пасть к крокодилу. Если в Камакуре узнают, что у ненавистной Караито есть дочь, тебя обязательно казнят. Одумайся! Остановись!

Монахиня плакала.

— Пусть людям кажется странным, что я иду в Камакуру, называю Караито матерью, ищу её. Но я стану и два, и три года служить камакурскому господину, или господину Ваде, или господину Титибу, только бы узнать, где мать. Я так решила, так и сделаю!

— Ну что ж. Знайте, недалеко от Камакуры есть храм, построенный паломниками, он называется храмом Фудзисава[644]. У меня там есть один знакомый. Я укроюсь в храме Фудзисава, а вы проберётесь в Камакуру, — сказала монахиня.

Мандзю заплакала:

— Когда хочешь укрыться от чужих глаз, лучше всего идти в толпе, но ведь это невозможно. Думаю, мне суждено утонуть в пучине страданий, там закончить свой земной век.

— Знаешь, дети редко думают о своих родителях, а ты следуешь дочернему долгу. Выходит, ты сильная. Ты обязательно отыщешь Караито. Ты веришь Сарасине, очень хорошо, пусть она идёт с тобой.

Кормилица сказала:

— В ту минуту, когда Мандзю позвала меня, и мы ушли вместе, я решила, что отправлюсь с ней за долины и за горы, в огонь, на морское дно, вместе с ней утону. Я знаю, что у вас доброе сердце, госпожа монахиня.

— Что ж, нужно, чтобы до Камакуры вас проводил мужчина, — решила монахиня.