Месть фортуны. Дочь пахана

Боцман вздрагивает и теперь. Хватается за бок, потом, растопырил пальцы, будто поймать решил и вдруг кричит визгливо:

— Задрыга! Курва облезлая! Колган скручу! Кончай пытать!

Таранка от этого крика под одеяло с головой влез, хоть и не проснулся. Боится Капки, авось, сегодня его пронесет и Задрыга застопорится на Боцмане.

Храпит Хлыщ. Он всегда спит мертвецки. Даже в ходках снов не видит. От того и нервы в порядке. Нет морщин на лице, хотя давно на пятый десяток перевалило. Ему бы хамовку, да выпивона побольше.

Другое дело — Глыба! Этот и во сне себя ощупывает — в каком он барахле? В фартовом или маскарадном? Каким голосом трехать проснувшись? Ведь всякое бывало! Засыпал в лифчике и чулках после удачного дела, а просыпался в лягашке. Так и не помнил, как там оказался? Лишку бухнул ночью. А менты утром, чуть не обоссались со смеху. Думали, шмару замели вместе с фартовыми и сунули Глыбу в камеру к бабам. Тот под утро на парашу захотел, бабы как увидели, что за подружка в камере объявилась, глазам не поверили. Приняли за «подсадку» лягавых. И всей кодлой на Глыбу насели. От трамбовали чище чем на разборке. Если б не опера, вякать бы Глыбе до конца жизни тонким голосом.

Спит Пижон. Недавно фартует в малине кент. Но даже Задрыга признала его и никогда не прикипала к нему со своими шутками. Не испытывала на нем новые средства пыток. Его в малине уважали все.

Спят и стремачи. Постанывая, повизгивая, лопоча несусветное. Они всю жизнь под страхом дышат. Да и то сказать, кто с ними считался? Менты и законники — все на них отрываются, везде они — козлы. Нет у них радостей. Не заживают бока от трамбовок. Не успевают. У них самый маленький положняк от фарта и судьбы…

Спит Задрыга, прижав к себе любимицу — белую кошку. Та мурлычет, свернувшись клубком. Она одна понимает, отчего такой злой стала ёе хозяйка. Не было у Капки игрушек, не брали на руки, не гладили, не говорили добрых слов. Зовут так обидно, что кошке не по нраву, шерсть дыбом встает. А хозяйка — терпит. Оттого и стала такой, как ее все зовут, чтоб не обидно было.

Задрыга во сне усмехается. Видно, новое наказанье приду

мала, новую пытку. А может, Мишка-Гильза привиделся ей? Девчонке хотелось бы с ним повстречаться, но пути фартовые, как звериные тропки в глухой тайге, редко пересекаются. А потому мало надежд на встречу у Задрыги. Да и доведется ли до нее дожить?

Стремачит сон малины Заноза. Самому уже невмоготу, но кемарить на атасе — нельзя. Кенты за такое оттыздят не щадя. Заноза, чтоб не уснуть, пьет крепкий чай. Так Шакал подсказал, посмеявшись, что не только спать, но и срать разучится. От такой заварки все потроха колом встанут.

— Пусть хоть они стоят, сам и сидя переканаю. Все ж на воле, не за запреткой.

— Эй, кент, чего не дрыхнешь? — слышит тихий голос совсем рядом. И худосочный Жердь предложил сжалившись:

— Хиляй на мою полку. Придави хоть на пару часов. Я на стреме вместо тебя приморюсь.

Тихо в вагоне. Лишь колеса стучат несмолкаемо. Да гудки встречных поездов взрывают покой ночи.

Утром, едва рассвет заглянул в окна, проводница пошла по купе будить пассажиров, скоро Москва…

Шакал первым увидел милицию на перроне, И предупредил кентов не высовываться. Подождать, пока все пассажиры выйдут. Тогда можно в хвост пристроиться.

— Зачем? — удивился Глыба. И в момент нацепив бабье барахло, взял Пижона под руку.

— Кончай маскарад! — оборвал Шакал, заметив, что милиция внимательно всматривается в лица пассажиров. Он сунул проводнице стольник, попросив открыть задние двери. Вскоре малина затерялась в привокзальной сутолоке. А милиция, проверив все вагоны, удивилась ложной информации из Ростова.

— Нас лягавые стремачили. Не иначе. Но кто пронюхал, что мы в Москву слиняли? Седой о том — ни сном, ни духом не знал. Ни одна малина не могла допереть. Сами никому не вякали.

— Маэстро знал! — вспомнил Глыба.

— Звезданулся, кент! Маэстро станет ботать с мусорами? Скорей лягавые со смеху откинутся! Съехал, чумной! — злился Шакал.

— Кто ж засветил, если нас дыбали?

— Не допру, — развел руками пахан.

— Остыньте, я вам вякну! Мог засветить нас лягашам кент Седого — мусоряга! — предположил Пижон.

— А он откуда нюхал?

— Может, и не нас дыбали лягавые? — обронил Хлыщ.

— Нутром чуял — нас шмонают! — вставил Шакал и велел всем заглохнуть.

Вечером Черная сова уехала в Ленинград. Фартовые на этот раз ехали в разных вагонах. Из осторожности подходили по одному. Держались незаметно, тихо. Так велел Шакал, не привлекать к себе внимание мусоров и фраеров.

Задрыга со своей кошкой и сумкой попала в купе к семье, какая ехала в гости к родственникам — в Пушкино — неподалеку от Ленинграда.

Это Капка узнала от девчонки, своей ровесницы. Она часто ездила по гостям и очень гордилась, что ее отец и мать никому свою дочь не доверяют.

— А знаешь, к кому мы едем? К самому Владимиру Ивановичу. Он очень большой человек! Ректор университета! Зарплата у него, как у министра. Огромная! Потому все есть! Даже собака! Заграничная! Не веришь? Честное пионерское! — поклялась незнакомка.

— А ты чья будешь? — оглядела Капку с любопытством.