Месть «Голубой двойки»

— Берите побольше осколочных бомб, пригодятся. И не жалейте патронов. Только что от партизан получено сообщение, что в пункт Ситно прибыла испанская «Голубая дивизия». Надо сделать все, чтобы стереть ее лица русской земли. — И сам пошел под корабль посмотреть, скоро ли закончат подвеску бомб. В это время Бутенко, который стоял на лебедке, и не видел, как мы подошли, закричал на командующего:

— Эй, ты там, что стоишь, подавай скорей бомбу, вылетать пора!

Мы так и обомлели. Ну, думаю, будет сейчас гроза, уже не раз приходилось слышать, что характерец у генерала — дай боже… А тот ничего не сказал, молча нагнулся за бомбой. Тут уж мы, конечно, опомнились, бросились к нему и сами стали подавать бомбы наверх. Все обошлось благополучно.

Впрочем, впоследствии я убедился, что Куцевалов хороший человек — требовательный, но заботливый начальник. Кто летал хорошо, тех он любил, многих летчиков на фронте знал по фамилии. Но если кто «мазал» при бомбежке или кто из техников плохо смотрел за самолетом — тут уж пощады не жди. Что, ж, на то и генерал, чтобы заставлять всех воевать как следует. Зато нам было на руку, что он часто приезжал на аэродром: тогда во всем чувствовался полнейший порядок. Вовремя подвозили бомбы, давали сводку погоды, и даже сам командир БАО ходил по экипажам и спрашивал, все ли перед вылетом попили горячего чая. Ну, а когда этим интересуется лично командующий — как вот сегодня — это приятно вдвойне, и летишь на задание в приподнятом настроении.

Скоро наши два экипажа вышли на цель. Поработали отлично, не оставили ни одной бомбы, ни одного патрона. И были уверены, что получим хорошую оценку — если не от генерала Куцевалова, так по крайней мере от командира «Голубой дивизии». Скоро пришло и подтверждение: испанских фашистов мы потрепали основательно. Наши бомбы вызвали среди них большую панику: чуть ли не половина дивизии была перебита. Многие попали в плен. Так они, и «отвоевались», не сделав ни единого выстрела. Мы все были представлены за этот ночной налет к, правительственным наградам. Вернулись мы в Кресцы, конечно, уставшими до чертиков, но морально удовлетворенные, веселые. И радист Бутенко сразу же расхвастался перед механиком Шутко, что он-де, старшина, впервые в жизни, командовал сегодня генералом, и тот выполнил его приказание. Правда, у самого на обветренном, обросшем за ночь лице прячется виноватая улыбка. А Шутко ничего понять не может. Тут Сан Саныч подошел, начал подначивать:

— Так как же ты, Микита, командовал генералом, расскажи.

— Откуда же я знал, что он генерал, ночью-то не видно, — оправдывается Бутенко. — А надо было скорей подвешивать бомбы.

А Свечников еще подливает масла в огонь.

— Ну, смотри, Бутенко, докомандуешься. Далеко пойдешь, если тебя не остановить вовремя.

Видим, вернулся с задания летчик Большаков. Ходит вокруг самолета, считает пробоины. Да, многовато их для начала. Большаков только недавно прибыл к нам из училища, и сегодняшний вылет для него, пожалуй, первое серьезное боевое крещение. Ведь даже нам, «старичкам», попадавшим и не в такие передряги, пришлось нынче нелегко, а каково было ему? А в воздухе он вел себя мужественно и сейчас ничего, молодцом держится. Улыбается, хотя лицо иссера-красное от усталости. А когда Большаков снял шлем, я не поверил своим глазам: виски у него были совсем седые. Немало, видно, пережил и передумал он за несколько страшных минут над целью, в тесном кольце лучей немецких прожекторов, среди рвущихся снарядов… А его молодой штурман Черниченко — тот вообще молчал, не разговаривал ни с кем. Каждый по своему переживает полет. Но ко всему привыкает человек. На фронте некогда предаваться унынию, здесь что ни день — новое переживание, посильней вчерашнего. И когда получаешь очередное боевое задание, думаешь уже только о нем, отключаешься от всяких посторонних мыслей. Ведь полет — это проверка всех физических и духовных качеств человека, экзамен на преданность Родине. Скоро тот же Большаков — молодой парень с седыми висками — научился улыбаться как ни в чем не бывало, считая новые пробоины на своем корабле. Все вошло в нормальную колею фронтовой жизни.