Месть «Голубой двойки»

Мы, довольные и радостные, спешим на свой аэродром. Вновь подвешиваются бомбы, заправляются баки бензином. Под нами опять скрытая облаками и ночью земля. Задание в этот раз — ударить по скоплению войск в районе узловой железнодорожной станции. Туманная пелена облаков неожиданно обрывается, и корабль повисает над сверкающим тысячами звезд куполом. Видим землю в сказочном освещении голубоватой луны. Настроение у меня сразу поднимается: цель теперь найдем быстро, я подзываю штурмана и говорю ему:

— Смотри, друже, какое чудо, какая красота!

— Вижу, вижу, Федя, — отвечает штурман. — Это нам на руку. На цель зайдем с севера, отбомбимся с ходу и с разворотом уйдем на восток. Осталось до нее совсем немного.

Разворот на девяносто градусов — и под нами железнодорожный узел. Снова знакомое вздрагивание корабля, снова взрываются внизу наши бомбы. Более десятка прожекторных лучей лихорадочно ищут нас в небе, преследует плотный огонь зениток, но мы уже вышли из зоны обстрела, легли на обратный курс, чтобы через час-другой вновь заполнить бомболюки «гостинцами» и опять доставить их точно по адресу…

Так одна за другой проходили наши осенние ночи сорок второго года — и дождливо-туманные, и звездно-ясные, а потом и метельно-вьюжные. В начале декабря вдруг ударил сильный мороз. В полете термометр показывал минус сорок пять — пятьдесят. Но война неумолима, ей нет дела до законов природы. Летчикам нашей отдельной эскадрильи тяжелых ночных бомбардировщиков и в эти морозные дни приходилось по несколько часов проводить в воздухе. От долгого сиденья на месте мороз казался особенно жестоким, проникал легко даже сквозь теплую меховую одежду. Немели от холода руки, ноги не чувствовали педалей.

Нередко под вечер на нашем аэродроме Выползово приземлялись корабли дальней авиации, дозаправлялись горючим, подвешивали бомбы и улетали наносить удары по стратегическим пунктам, расположенным в глубоком тылу врага. Не раз приходилось нам, сидя вместе за ужином в столовой или ожидая время вылета на аэродроме, беседовать, делиться опытом с мастерами дальних полетов и точного бомбометания Молодчим, Куликовым, Ноздрачевым, Подпоркиным и другими. Глядя, как допивает стакан чая курносый, с обветренным лицом капитан Молодчий, трудно было даже представить себе, что через пять-шесть часов он со своим экипажем появится где-то над Берлином. Однажды его корабль ИЛ-4, находясь над крышами фашистской столицы, четырнадцать минут оставался в лучах прожекторов. Искусно маневрируя, он летал среди разрывов до тех пор, пока не обнаружил нужные объекты и не сбросил на них бомбы. В другой раз после удачного удара Александра Молодчего целые сутки горел железнодорожный узел. Пятьсот цистерн и вагонов с боеприпасами, несколько паровозов и два склада взлетели в воздух. Когда экипаж вернулся на свою базу, в самолете обнаружили шестьдесят три пробоины. Бомбил Молодчий со своими друзьями и Кенигсберг, и Данциг, и Будапешт, и Бухарест.

Часто навещали нас на аэродроме журналисты, художники, писатели. Они бывали с нами в холодной землянке, когда мы готовились к очередному вылету, грели озябшие руки у железной печки, что-то записывали в своих блокнотах, провожали нас к машинам и ждали на старте возвращения экипажей с задания, молча смотрели, как выносили из самолетов раненого члена экипажа и провожали взглядом санитарную машину, в которой медсестра Лена увозила окровавленного нашего товарища в лазарет… Вот и сегодня я встретил на старте поэта Сергея Владимировича Михалкова. Он, как и все мы, переживал за сбитый наш экипаж, все смотрел на запад: не появится ли вдруг над лесом самолет Василия Шатрова? Позже в занесенной снегом землянке он прочитал нам свою только что написанную небольшую поэму «Возвращение». От волнения голос его чуточку дрожал и временами прерывался.

«Она звалась брусникой, но не зрела,
На солнечной поляне не росла,
Ни запаха, ни вкуса не имела,
И никогда съедобной не была.
Она была размещена в подвале,
К ней по кустам тянулись провода,
Ее через „ракету“ вызывали,
И занята она была всегда.
Но летчик-штурмовик Шатров Василий
Не удивлялся в жизни ничему,
Он попросил — его соединили:
— „Брусника“ слушает, — ответили ему.
— Кто говорит?
— Орлов у аппарата.
— Докладывает капитан Шатров.
— Как жив Шатров?
— Заштопан и залатан,
Из госпиталя выписан. Здоров!..»