Месть княгини Софьи

Краем глаза Василий Ярославович заметил, что тонкий вражеский строй является только перед ним, а на левом крыле Юрий Дмитриевич собрал чуть ли не половину рати, выставил там рядов десять, коли не более. Но сие главного московского воеводу ничуть не удивило и не встревожило. Ведь галичский князь завсегда ослаблял часть своего построения, дабы враг мог легко его прорвать и угодить в ловушку.

Вот только на этот раз…

– Москва-а!!! – До вражеского строя оставалось всего несколько шагов, и юный воевода отбросил посторонние мысли, собрался, прищурился, метя в лицо несущегося навстречу плечистого бородача в крупнопластинчатом колонтаре.

Как и рассчитывал Василий Ярославович, в последний миг враг не выдержал, испугался и вздернул щит, закрываясь, – но тем самым лишаясь обзора. Князь тут же опустил наконечник копья чуть ниже и, словно на тренировке, ровно и красиво вогнал его в самый центр деревянной капельки, разбивая чужую защиту в щепы и вгоняя рогатину галичанину точно в солнечное сплетение.

Вражеское копье тоже ударило ему в щит, впившись так глубоко, что вырвало из рук, а чужой конь ударился в грудь его туркестанца с такой силой, что князь Серпуховской качнулся вперед, теряя равновесие. И надо же так случиться, чтобы именно в этот самый миг проносящийся справа чужак вскинул свой раскрашенный под сияющее солнышко диск – и его ребром, тонкой железной окантовкой ударил воеводу в грудь…

Из глаз князя Серпуховского посыпались искры, ступни на миг потеряли стремена – и первый московский воевода кувыркнулся из седла вперед и влево, на истоптанную до влажного месива торфяную землю.

«Хоть не ранили…» – еще успел подумать Василий Ярославович, и тут же ему на спину жестко опустилась конская подкова. Возможно, даже его же собственного скакуна…

* * *

Однако потерявшие воеводу полки ни на единый миг не замедлили своего наступления. Все сотники были накануне битвы в юрте государя и знали, как надобно поступать. С великой легкостью, словно бы могучий ястреб голубиную стаю, московские витязи раскидали вражеский заслон и широкой рысью помчались вдоль берега реки вперед, стараясь держаться самой кромки льда.

В это самое время левое крыло великокняжеской армии завязло в жестокой сече, начав даже пятиться под напором превосходящих сил.

В результате между ушедшими вперед и оставшимися на месте полками образовался огромный просвет – вот в него тут же и скользнули четыре задних ряда галичского строя, устремляясь вперед вслед за бунчуком князя Дмитрия Юрьевича, среднего сына властителя Галича. Примерно треть всей армии – почти тысяча одетых в железо свежих ратных людей с длинными тяжелыми рогатинами в руках.

Первыми все поняли рынды, окружавшие государя и его малую свиту и вместе с ними следящие за ходом брани с высоты глубоких седел. Едва токмо в открывшемся просвете показались всадники под вражескими бунчуками и вымпелами, ближние телохранители без промедления схватили серого туркестанца Василия Васильевича под уздцы и потянули на Московский тракт, сразу перейдя на широкую рысь.

Прорвавшиеся галичане поймали лишь снежную пыль, кружащуюся над опустевшей стоянкой, однако не сдались и во весь опор помчались по широкой дороге вслед за беглецами.

В эти самые минуты прорвавшие строй москвичи уже заканчивали свою стремительную скачку, натягивая поводья у самого конца наволока. Там их встретило неожиданное препятствие – уходящий к реке овраг. Овражек небольшой, глубиной самое большее в рост человека и в две сажени шириной. Однако лошади с всадником – не перескочить. Спускаться – токмо ноги скакуну переломаешь. Спешиваться тоже смысла не имело – по ту сторону овражка маячили хмурые галичские обозники с оглоблями в руках. Из ямы супротив стоящего сверху врага много не навоюешь. Дадут дрыном по голове – никакой шлем не поможет.

Теперь стало ясно, отчего Юрий Дмитриевич выбрал для стоянки столь неудобное место – в лесу, между деревьев, где ни палатки не поставить, ни самим спокойно не улечься.

Место неудобное, но зато защищенное. С ходу не ворвешься.

– Влево! – сообразил кто-то из воинов. – Обойдем по тракту!

Сотни повернули, дали шпоры скакунам.

Но едва воины выехали на вытоптанную до галечной засыпки дорогу – навстречу москвичам грохнул пушечный залп, заставив всадников торопливо отпрянуть.

Оказывается, узкий проход к лагерю надежно запирали двенадцать тяжелых тюфяков, каждый из которых выстреливал по полпуда каменной картечи. И с расстояния в сотню шагов любой из таких камней мог переломать ребра, а то и руку оторвать. Двенадцать тюфяков[22] – двенадцать выстрелов, двенадцать рядов искалеченных людей, решившихся на атаку.

Московские ратники были готовы рискнуть собою ради добычи. Но только рискнуть, а никак не жертвовать жизнью без возможности уцелеть!

– Давайте по льду обойдем! – предложил боярин Свиридов.

– Слабый он уже, – отозвался крутящийся рядом князь Сакульский. – Рыхлый, весенний. Провалимся.

– Если вдоль берега, то неглубоко…

– Под осинником берег крутой, можем на омут наткнуться.

Однако бояре, не дожидаясь решения воевод, уже поскакали к реке.