Месть. Книга 2. Печать Раннагарра

Женщина подняла голову, напряженно уставившись белыми глазами в затхлый полумрак своего жилища, и вдруг седые космы ожившими змеями взвились вверх и осыпались на плечи колдуньи иссиня-черным водопадом сверкающих волос. Тонкие гибкие руки стремительно вытянулись вперед, с красивых пальцев заструились золотые потоки магии, рыбьи кости диким смерчем закружили, завертелись, заплясали по лачуге, осыпаясь на черные стены искрящейся пылью, превращая их в белый мрамор, перевитый тонкими серебристыми прожилками, а грязный дом в великолепный дворец.

Золотые глаза волшебницы не мигая вонзились взглядом в лицо светло улыбающегося ей мужчины и из их уголков медленно выползли две радужные слезинки, проложив на прекрасном лице тонкие сверкающие дорожки.

— Рэй, — глубоко вдохнув полной грудью, тихо произнесла она, а потом птицей бросилась в раскрытые для нее объятья мужа. — У меня получилось, — жадно трогая пальцами любимое лицо, повторяла она. — Рэй, целая вечность без тебя… — волшебница горько, по-бабьи всхлипывала, блаженно прижимаясь щекой к высоко вздымающейся груди дракона. — Я все исправила, Рэй…

— Иллариль, — прошептал мужчина, счастливо прислушиваясь к дыханию любимой, касаясь легким поцелуем ее волос. — Моя Иля. Даже не сомневался, что ты сможешь.

— Ты не представляешь, как же это было трудно! Они оба такие упрямые, — сокрушенно пожаловалась Иллариль.

— Представляю, — усмехнулся Рэй-Наирр. — Если Оливия похожа на тебя, то большей упрямицы не сыскать.

— Это ты, — гладя ладонями широкие плечи мужчины, нежно проводя по лицу, касаясь пальцами его губ, все еще не могла поверить колдунья. — Неужели это ты, Рэй?

Я, Иля. Я, — дракон тихо и лукаво посмеивался, и в его глазах мягко загорались яркие искры, то теплясь нежной лазурью, то вспыхивая синим жаром. — Я соскучился, — мужчина потерся носом о нос жены, ласково заправил за ухо темные локоны и бережно вытер с ее щек слезы. — Не плачь, солнышко, все ведь хорошо.

— Это я от счастья, Рэй. От счастья… От счастья ведь можно? — прячась в объятья мужа, с улыбкой прошептала златоглазая колдунья.

ЭПИЛОГ

Хрупкая, закутанная в плащ фигура Оливии стояла на скале, продуваемая со всех сторон ветрами. Налетающие потоки беззастенчиво трепали ее одежду, играли со светлыми, отросшими ниже пояса волосами, то поднимая их вверх искрящимся облаком, то выгибая и разрывая на тонкие ленты.

Касс на секунду остановился, любуясь ее силуэтом, а потом укоризненно покачал головой и пошел вверх по дороге.

— Рассветы уже холодные, — недовольно пробурчал он, снимая с себя плащ, подбитый мехом, и набрасывая его на хрупкие плечи жены. Мужчина тяжело вздохнул, а затем осторожно притянул к себе свою упрямую герцогиню, закрывая собой ее узкую спину от прохладного осеннего ветра.

— Ты злишься? — тихо произнесла Оливия, спокойно вглядываясь в светлеющую полосу горизонта.

— Нервничаю, — емко констатировал факт Касс, плотнее укутывая ее в полы плаща, тепло своих рук и зарываясь лицом в волосы на нежном затылке.

Лив улыбнулась, когда широкие ладони мужа скользнули вниз, бережно накрыв ее большой живот.

— Я бы вернулась через полчаса, — Оливия довольно зажмурилась и слегка повернула голову, подставляя щеку и висок нежным поцелуям Касса. — Ты зря волновался.

— Ты же знаешь, я не люблю просыпаться, когда тебя нет рядом, — Касс уткнулся подбородком в ее макушку, задумчиво глядя на простирающийся вдали лес.

— Прости, — слабо выдохнула Ли. — Не думала, что ты проснешься так рано.

— Приходится подстраиваться под твой режим, мой зловредный жаворонок, — сонно зевнул герцог и, наклонившись, ласково потерся носом о ее щеку.

Ли, легонько ткнув мужа локтем, весело заметила:

— А ты не жалуйся. Видели глаза, кого брали? Теперь терпи.

— Я пытаюсь, — ворчливо поведал Кассэль. — Я стоически терплю твои утренние походы на гору, ночные визиты на кухню и твою дневную муштру.

— А кому сейчас легко, мой маршал? — высоко вскинув бровь, поддела его Ли, а потом, услышав тягостный вздох мужчины, все же не смогла сохранить серьезное лицо.

Всю беременность она намеренно издевалась над ним, справедливо считая, что нечестно ей одной разгребать последствия его коварного поступка.

Конечно, это же не ему приходилось носить на себе добрый фунт его драгоценной наследной многомордой плоти! Не у него болела спина. Не у него случались резкие перепады настроения. Не он ходил, переваливаясь, как утка. Не он по сто раз на дню бегал в туалет, не его выворачивало от запаха чеснока и жареной рыбы, и это точно не он вот уже несколько месяцев не мог спать на животе. Поэтому…

Днем она изводила его капризами, требуя открыть окно, потому что ей душно, потом закрыть, потому что ей холодно, потом снова открыть, потому что она хочет послушать, как поют птички, потом опять закрыть, потому что от шума на улице у нее болит голова, и когда на десятый раз выполнения одной и той же однотипной процедуры он медленно зверел, она, хватаясь за живот, начинала выдавливать из себя скупую слезу и утверждать, что он черствый многомордый сухарь и что совершенно ее не любит.