– Компас, – решился Эльм. Он видел, как кровь бежит по жилам пирата. Он чувствовал ее сквозь провонявшую потом и болезнью грязную одежду корсара. Он видел ее теплые ручейки. Силач выплюнул струйку черной слюны.
Здоровяк отшатнулся, увидев ее. Легкий ветерок трепал мех его капюшона.
– Два ублюдка украли у меня компас. Два собачьих мальца украли его у меня в Снежной Шапке!
Пират чуть склонился вперед, уперся руками в колени.
– Кх-кх-кха. Компас?!
– Отдайте мне этих двух ублюдков – и идите куда хотите! – сказал Эльм.
– Фкха-а-а… Фарри и Эда, верно? Кх-хах-х-ха…
– Да. Отдайте их мне.
– И это все из-за них? – сипло спросил человек. – Из-за двух сопляков? Столько смерти? Кх-х-ха.
Эльм широко улыбнулся:
– Нравится? Я могу продолжать вечно.
– Кха… к… то т-ты? То есть… Что ты?
Он чувствовал взгляд человека за сеткой очков. Эльм чуть было не бросился на него. Рука с крюком задрожала.
Кровь… Горячая, ароматная. Жизнь, уходящая из глупого тела. Зачем она безмозглому пирату, отщепенцу льдов? Хозяин открыл Эльму истинные тайны и ценности этого нелепого мира. Он подарил ему целую собачью вселенную. Хозяин…
– Отдай мне мальцов, и я уйду, – сказал наконец бывший силач. Попятился, преодолевая желание сделать насколько прыжков и покончить с болтовней. Собачья жизнь! Всего один удар – и счастье! Ох, этот запах.
– Кто ты такой?! – заорал моряк. – Зачем ты пришел?!
Ноздри раздувались сами собой, слюну приходилось сглатывать все чаще. Отсюда Эльм видел каждую ниточку вен, спрятанных под одеждой. Кровь не должна быть сокрыта от глаз. Она должна быть всюду, везде. Белым паром уходить к небу Пустыни.
Эльм сделал еще один шаг назад.
– Отдай шаркуньих ублюдков и забудь про меня, человек. Так будет лучше для тебя.
О, как это красиво прозвучало – «человек»! Эльм подумал, что хозяин был бы доволен такой речью. Переговорщик порывался еще что-то сказать, но затем сплюнул кровью в снег и махнул рукой.
Бывший циркач облизнулся, прикрыл глаза, стараясь не смотреть на красный след посреди ослепительного льда.
– Отдай. Иначе вам всем конец, – буркнул он.
Переговорщик кивнул и попятился, стараясь не поворачиваться к Эльму спиной. Силач провожал его взглядом, едва ли не рыдая от огорчения. Собачий компас! Он лишил его крови!
– Просто выбросьте их на лед! Дальше я сам! – крикнул Эльм вослед уходящему моряку.
Не выпуская пирата из виду, силач стоял у холодного ледяного зуба и скрипел зубами. Добыча уходила. Собачья добыча уплывала из его рук.
Когда грянул выстрел, Эльм сначала присел, прижавшись к обломкам льда, и только потом увидел, как валится на снег переговорщик.
Силач с детской обидой смотрел на то, как в небо Пустыни уходит жизнь, которую он мог забрать себе. Почему он не забрал ее?! Почему?!
О компасе Эльм не думал. Он дождался, когда стрелок в красном исчезнет с палубы, а затем на четвереньках добрался до того кровавого плевка и словно зверь склонился над ним. Коснулся языком и разочарованно вздохнул. Остыло. Совсем остыло. Подняв голову, он уставился на корабль. Собачья жизнь…
Бывший цирковой силач бросился к трупу и склонился над ним, жадно втягивая аромат растворяющейся в холоде жизни. Крюком вспоров одежды здоровяка, Эльм разрезал живот покойника и простонал от удовольствия.
Двигатели ледохода опять заткнулись.
Глава десятая
Закон Пустыни
Хруст металла пронзил тело «Звездочки» насквозь. Мы с Фарри вскинули головы, чувствуя последние неровные удары железного сердца. Корпус корабля содрогнулся, извергнув из себя чудовищный грохот и звон. Светильник на потолке общей комнаты закачался. Что-то гулко звякнуло на плите мастера Айза, а затем наступила безнадежная тишина.
Половой лишь укутался в свое грязное одеяло и хмыкнул.
– Что это? – спросил я.
– Это Шестерня, – с удовольствием проговорил старший матрос. – Добрался до двигателя. Я все ждал, чего еще нам жизнь подбросит. Дождался.
– Какого шаркуньего дерьма ты, оледенелый идиот, так радуешься? – не выдержал Сабля.
– Во всем нужно находить веселье, мой обмороженный друг. Так проще жить.
В тишине стало еще холоднее.
– Мы… Все? Мы никуда не поедем? – прошептал Зиан. Ученик шамана забился в угол общей каюты и смотрел оттуда с детской обидой, почему-то обвиняя в поломке корабля нас с Фарри. Его эмоции смутили меня. Они показались новыми, нетипичными для того сосателя алого наркотика, которым я его помнил. Без высокомерия, без затаенной жажды сделать какую-нибудь пакость. Только обида. Зиан очень изменился за наше путешествие.
Я открыл глаза, чувствуя комок тревоги у горла.
Очень изменился. Когда в последний раз я видел его розовые белки?