Месть Монтесумы

В ответ Стокер лишь холодно, надменно усмехнулся. Тони вышел, и замок тотчас же лязгнул у него за спиной. Тони отчаянно хотелось кофе, но первым делом надо было доложить Соунзу о происходящем. Какой он там номер называл? Четырнадцать? Или тринадцать? Надо было записать, но на записи в такой работе наложено строжайшее табу. Четырнадцать, должно быть, четырнадцать. Он постучал – тихонько, потом погромче, испытывая какое-то садистское удовольствие от необходимости разбудить Соунза. Наконец лязгнула дверная цепочка, и дверь открылась. Заспанная Елизавета Злотникова поглядела на него из-под упавшей на глаза пряди русых волос, заморгала от яркого света в коридоре и тепло улыбнулась.

– Тони! Я тревожилась о тебе, хорошо, что ты меня разбудил, входи же.

Протесты его замерли на устах, когда она распахнула дверь и втащила его в комнату, тотчас же закрыв за ним. На ней была одета тонкая шелковая сорочка и, очевидно, больше ничего, так что когда девушка вздохнула, сорочка приподнялась к Тони, тяжело заколыхавшись. С трудом оторвав взгляд от этого зрелища, он улыбнулся, кашлянул и схватился за дверную ручку.

– Надо идти, может, увижу холст, тебе первой расскажу…

– Какая чуткость! Как я волнуюсь за картины и за тебя волнуюсь, ты не такой грубиян, как остальные, ты человек искусства, по-моему. – Она подвинулась поближе, заговорив с придыханием: – Мы с тобой люди одного круга.

– Я должен доложиться Соунзу. Машина ждет…

– Я тоже буду ждать. Ждать здесь твоего благополучного возвращения. Приходи ко мне рассказать, что было. Возвращайся живым и невредимым. – Она охватила ладонями его затылок и запечатлела на его губах жаркий и страстный поцелуй, тянувшийся долго-долго, и в конце концов Тони из-за удушья пришлось отстраниться, как ни трудно было оттолкнуть девушку, не касаясь прикрытой шелком пышной плоти. Выскользнув из комнаты, он обнаружил, что весь взмок, несмотря на прохладу в коридоре. В каком же номере Соунз? Наверное, в пятнадцатом, рядом с номером Елизаветы Злотниковой. У нее чудесное имя, несущее в себе яркость и сочность. Да она и сама наделена яркостью и сочностью, на первый взгляд не бросающимися в глаза. Дверь перед ним внезапно распахнулась, напугав его, и в коридор выглянул Соунз.

– Чего стоите в коридоре?! Что вам надо?

– Доложить. За мной выслали машину, кто-то позвонил, по голосу вроде бы Робл, больше ничего не сказал. Она будет здесь, я не догадался посмотреть на время, она уже здесь.

– Тогда выходите – и не завалите дело на сей раз, Хоукин. От этого зависит очень многое. Уж лучше вам держаться лучше, чем до сих пор.

С этим бодрым напутствием Тони торопливо вышел в вестибюль и уже уклонялся в сторону ресторана, чтобы быстренько проглотить чашечку кофе, становившегося предметом все более и более страстных вожделений, когда увидел Генриха у входа, нетерпеливо тыкавшего большим пальцем в сторону дверей. Вздохнув при мысли об утраченном кофе, Тони изменил направление.

– Вы опоздали.

– Я думал, капелька кофе…

– Нет времени.

Перед входом виднелся черный силуэт «Паккарда», с заднего сиденья которого взирали на Тони Робл и Д'Изерния, оба в широкополых черных шляпах.

– Вы опоздали, – бросил Робл, как только Тони подошел.

– Ничего не мог поделать. Едем смотреть картину?

– Позже. Первым делом на мессу.

– Сегодня тридцатое апреля, – подхватил Д'Изерния, и оба мрачно кивнули. Оба были одеты в почти идентичные черные костюмы и, как только машина покинула город, извлекли и прикололи к рукавам траурные повязки. Что бы это значило? Тони выкручивал мозги в попытке припомнить какой-нибудь относящийся к делу праздник, но не припомнил ни одного – ни мексиканского, ни американского. Пасха уже закончилась. С какой же стати месса в субботу?

– Вы не будете любезны поведать мне, что все это значит?

– Позже поймете, – строго ответил Д'Изерния, прикалывая к кармашку черную бутоньерку.

– Но вы можете сказать хотя бы, куда мы едем?

– На асиенду Пантитлан. Она лежит в руинах, сгорела во время революции, но часовня сохранилась. Она вполне подходит для наших нужд.

Они свернули с шоссе на проселок, бегущий через плантации высокого сахарного тростника. Впереди показалась другая машина, Генрих сбросил скорость, чтобы поднятая пыль успевала оседать, а подальше сквозь пыль маячил как минимум еще один автомобиль. Скоро впереди показались обвитые плющом полуразвалившиеся кирпичные трубы асиенды. Генрих свернул на зеленую поляну и остановил «Паккард» обок уже стоявших – числом не менее полутора десятков – и продолжавших прибывать машин. Престарелые пассажиры – по большей части мужчины, хотя было и несколько женщин, все в черных одеждах, с траурными повязками на рукавах – медленно брели к часовне.

– Мы подождем, пока войдут остальные, – поведал Д'Изерния, поглядев на желто-зеленую рубашку Тони и укоризненно покачав головой. – Вам в подобном виде заходить не стоит. Оставайтесь тут вместе с Генрихом, можете понаблюдать издали. Там есть небольшая комната, куда вы зайдете после службы. Там мы к вам подойдем. Понятно?