Месть Мориарти

У Холмса, похоже, были люди на континенте, которые довольно регулярно сообщали ему обо всем необычном, что касалось Гризомбра, Санционаре и Зегорбе. Но детектив ясно дал понять, что полагаться на донесения этих шпионов не следует, и Кроу пришлось действовать самостоятельно. Для начала он написал своему старому другу Шансону из судебной полиции, указав в письме на заинтересованность в получении любой информации о Жане Гризомбре — контакты, передвижения, новые лица, все необычное. Подобные письма инспектор направил также коллегам в Мадрид и Рим. Ни с капитаном Мендоцци из службы Carabiniere,[45] ни с капитаном Томаро из Guardia Civil[46] он знаком не был, но знал, что оба считаются профессионалами высокого класса. И первый, и второй ответили сдержанно и осторожно: подтвердили получение его писем, выразили готовность к сотрудничеству и взаимопомощи, но ничего конкретного в отношении Санционаре и Зегорбе не сообщили. Шансон был единственным, кто пошел дальше слов, но, по его данным, Гризомбр держался тихо и за пределы привычного круга общения не выходил, если не принимать в расчет необъяснимый визит главаря криминального подполья Парижа в отель «Крильон» на площади Конкорд, состоявшийся в начале года, 4 января.

В тот вечер в отеле находился детектив из 1-го округа (в сферу его юрисдикции входили 1-й и 8-й аррондисмент, а «Крильон» относился к 8-му), проводивший расследование по незначительной жалобе. Он-то и узнал в проходившем через фойе мужчине Жана Гризомбра. Обеспокоенный его появлением, детектив расспросил о драгоценностях, хранящихся в сейфе отеля, и предупредил консьержа. Из разговора с последним выяснилось, что Гризомбр навещал своего американского друга, мистера Джарвиса Морнингдейла. К описанию Морнингдейла прилагалась записка, в которой говорилось, что он прибыл во Францию из Дувра 3 января, проследовал в Париж, а еще через два дня выехал из страны тем же маршрутом.

В конце письма Шансон не удержался от легкого выпада, выразив надежду, что даты прибытия и убытия окажутся полезны для его британского коллеги, поскольку никакого иного способа проследить за передвижениями американца у британской полиции нет, так как приезжающие в Англию пользуются неограниченной свободой передвижения.

Французский детектив прекрасно знал, что Кроу давно и упорно добивается внедрения у себя в стране системы, подобной carte d’identite (и немецкой Meldewesen),[47] которая помогла бы в слежении как за приезжими, так и за подданными короны.[48] Уязвленный замечанием, Кроу решил еще раз привлечь внимание комиссара к данному вопросу и подготовить очередное обращение, даже если его активность не принесет никаких результатов.

Впрочем, дел у инспектора хватало и без этого. После Рождества количество расследуемых преступлений значительно увеличилось, что в свою очередь не лучшим образом сказалось на домашних делах. Он уже не успевал присутствовать на всех званых обедах и вечеринках, устраиваемых неутомимой супругой; а о тех, на которые приглашали их с Сильвией, нечего было и говорить. Снова и снова Кроу возвращался домой затемно, уставший после рабочего дня, в течение которого ему приходилось посещать не только самые неприглядные уголки столицы, но и выезжать из города, и сталкивался с раздражительной, недовольной супругой, обрушивавшей на него град упреков. В одних случаях до прихода гостей оставалось пять-десятъ минут, а ему еще надлежало переодеться; в других они уже опаздывали на какое-то важное мероприятие с участием людей, с которыми Кроу не имел ничего общего. Но никакие обстоятельства, никакие доводы и просьбы не могли остановить Сильвию в стремлении подняться по социальной лестнице. Он пытался объяснить, что те, с кем она общается, люди одного с ними круга, что они тоже принадлежат к серединке среднего класса и преследуют те же, что и она цели, но втолковать что-то одержимой женщине оказалось невозможно.

Бесконечный круг однообразных званых обедов и музыкальных вечеров отравлял и немногие оставшиеся удовольствия семейной жизни. Безудержная страсть прежних, добрачных встреч постепенно иссякла, и постельные утехи превратились в унылое, а порой и нежеланное занятие.

Все чаще и чаще Сильвия отказывала ему в том, что называла «супружескими обязанностями», ссылаясь то на головную боль, то на слабость, то просто на «плохое настроение». Кроу был здоровым мужчиной в цвете лет и никогда не ограничивал себя в радостях плоти. Теперь же его лишали этих радостей даже на брачном ложе. Разумеется, он нервничал, раздражался, сердился и все чаще поглядывал на неутомимую и в высшей степени привлекательную Харриет, неизменно улыбчивую, доброжелательную и готовую угодить.

Так случилось, что однажды вечером, в начале февраля, после прошедшего в тягостном молчании ужина, Сильвия, пожаловавшись на головную боль и начавшуюся простуду, с необычной поспешностью удалилась в спальню. Кроу остался в гостиной со стаканом бренди.