Месть палача

Их не утомляли, не заставляли проливать кровь, и никогда не задерживали с выдачей вина и продуктов. Так можно было перезимовать, а весной отправиться на родную землю, выкормленными, поздоровевшими, с запасом пищи, и с тем, что удастся прихватить на прощание.

Но…

Рыцарь Дон Альвара де Руна тяжелым взглядом обвел тех, кто находился в верхней комнате правой башни Золотых ворот.

Эти пришлые, эти прибившиеся, эти чужие… Что им нужно в чужой земле? Ладно, этот Рени Мунтанери и его вассал. Хотя и отделившаяся, но своя, каталонская кровь. Послушен старшим, исполнителен, знает воинскую службу. Но этот француз…

Дон Альвара де Руна скосил свой взгляд на свою правую руку, на изгибе которой лежал французский шлем-басцинет. Заносчивые, вспыльчивые, неразумные французы. Им бы только в бой ринуться, а дальше… А дальше их доспехи будут носить истинные рыцари крепкие телом и умом. Зря все же Дон Альвар согласился принимать в свой отряд пришлых рыцарей с земель Европы. Эти глупцы пришли в Константинополь за тем, чтобы потом у огня замковых каминов, долгими ночами рассказывать о своих подвигах, достойных рыцарских романов. Таких, как этот ночной подвиг, который поверг Дона Альвара де Руна в печаль.

Сидела себе тихо каталонская дружина на внешних стенах Константинополя, плевали в их сторону злые жители столицы, и ничего, слава Господу, не происходило. А теперь… Это же надо такими страшными мечами поднять город на ноги! И плевать Дону Альвару на тот шум, что издают глупцы рыцари, восхваляющие мужество, силу и любовь своего брата рыцаря пришедшего спасти прекрасную даму. Его сейчас более занимали мысли о толпе, что с утра стала собираться у Золотых ворот. А еще более его волновало то, что скажет знать Константинополя, а, в особенности, василевс. Может так случится, что и не перезимуют каталонцы. А это уж совсем печально.

Дон Альвар де Руна тихо застонал, и чтобы приглушить эту слабость громко прочистил горло.

– Рыцарский меч для рыцарских утех, – наконец выдавил главный из каталонцев.

Все присутствующие рыцари с удивлением посмотрели на сурового Дона Альвара. Даже его помощник Дон Гуан. Сделав несколько осторожных вздохов, он тихо прояснил:

– Я докладывал вам, достойный Дон Альвар, что этими мечами были изрублены разбойники и освобождена прекрасная, добрая, милая… Возлюбленная рыцаря Рамона Мунтанери. Нашего рыцаря Рамона.

– Хорошая девушка? – то ли спросил, то ли согласился тот.

– Да. Да! Хорошая, прекрасная, чудная… – не сдержался Рамон Мунтанери.

– Хорошая девушка должна стать хорошей женщиной. А хорошая женщина подобна вороне с белыми лапами, – знающе и поучительно произнес Дон Альвар.

– А таких на этом свете не бывает… Я имею в виду ворон с белыми лапами.

В наступившей долгой тишине поясняющий голос Дона Гуана был неприятен. Почувствовав это, помощник главного из каталонцев на византийской земле отошел к узкому окну башни. Он глянул вниз и тут же отскочил:

– Там!.. Там!.. Море людей и… императорская стража!

– Возьмите свои мечи рыцари. Встретим судьбу достойно. А еще рыцарь из Франции прикажи своему оруженосцу нас сопровождать. Пусть и он не останется со своим «Пламенеющим» от тех «даров», что уготовил нам день сегодняшний, – велел рыцарь Дон Альвар де Руна.

* * *

– А вот и они, – тихо сказал Никифор.

Настолько тихо, что автократор и не услышал. Да и как было услышать, когда василевс Иоанн Кантакузин беспрерывно вертел головой.

«В точности, как я, в прошедший сложный полдень», – тут же подумал об этом парадинаст империи. А еще Никифор вздохнул. Тяжело вздохнул. И было отчего. Ведь только половина из собравшегося у Золотых ворот и половина тех, кто сопровождал малый выход василевса в город, были любопытствующими зеваками. Вторая половина щедро оплачивалась из собственного кошеля парадинаста. В итоге собралась такая толпа, что удивила нелюбимого народом Иоанна Кантакузина и заставила его вращать головой.

А ведь ему не послышалось и не привиделось. Константинопольцы бросали на пути его следования цветы и даже кричали «Слава василевсу». Ну, пусть эти были подкуплены Никифором (уж очень умен и деятелен парадинаст Византийской империи), но ведь никто не освистывал его и не кричал хулительных слов, как это было почти всегда с тех пор, как он придушил государственную измену и казнил многих из жителей столицы. Наоборот, на многих лицах Иоанн Кантакузин видел улыбки. Можно было сказать и большее – лица константинопольцев светились изнутри! Празднично! Как это в лучшие года империи.