Месть палача

Вот только люди… Любимые игры детей божиих это их собственные и чужие судьбы. Ах, какая радость сломать, исправить, направить, оборвать, оболгать, причинить и подчинить! И люди так захвачены этой игрой, что очень часто забывают – они просто люди, судьба которых предрешена еще до их рождения. Их судьбы предостережение, или же пример для других. Это воля Господа. И ему было угодно обречь Гудо на немыслимые муки, чтобы даровать великое наслаждение обретения смысла жизни в любви, что сравнима с чувствами ко Всевышнему.

И спросили Господа:

– Какая первая из всех заповедей? Господь ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею: вот первая заповедь. Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей этих заповеди нет»[116].

Ради такой любви Гудо готов пожертвовать даже жизнью. Но Господь уже сотни раз сохранил эту его жизнь для примера того, что желая счастья другим можно преодолеть все трудности и невзгоды. И если так угодно Всевышнему, то игры людей бессильны перед его волей. Никто не сможет устрашить и остановить в благом намерении того, кто достиг наивысшего – понимания своего предназначения на короткое время под названием жизнь.

О, Господи какой животный страх испытал юный Гудо, когда на него уставились стеклянные глаза старого живодера епископа, на дне которых пожирали друг друга язычки адского огня. Неподвижные глаза с немигающими веками на высохшем, лишенном признаков жизни лице. Казалось, страху этому нет ни глубины, ни широты. Но… Взмахнула желтая кисть епископа, и на ее призыв явилось еще одно лицо. Лицо, дыхнувшее смертью. Лицо непревзойденного палача, величайшего из лекарей и мудрейшего из мудрых мэтра Гальчини…

Теперь, после бесчисленных испытаний, Гудо мог бы выдержать взгляд самого сатаны. Что ему до мутных глаз высохшего старика в видавшей виды монашеском убранстве! Даже бровью не моргнул, когда желчный старик, слеповато придвинул свое аскетическое лицо к большому носу своего пленника.

И это старик тихо прошипел:

– Дьявол! Истинный дьявол! Цепей для него мало. В колодец его. На самое дно. На самые толстые оковы. Прости меня Господи. Не в жестокость свою, в необходимость лютую…

Вот и оказался Гудо на крепких цепях, в немыслимой глубине святой горы Афон. Только вместо епископа города Мюнстера – игумен Лавры святого Афанасия на самом носу этой самой горы Афон. А вместо мэтра Гальчини…

О, Господи! Кого же ты пошлешь в продолжение испытаний. Или сухой и желчный старик – он все же и есть мучитель Гальчини? Время! Оно не задержится. Оно придет. Оно все покажет и все расставит по своим углам.

Впрочем, в этом колодце нет углов. Вытесанная, гладкая труба, на дне которой охапка сена, толстые цепи, Гудо и молодой, бесконечно вздыхающий голос монаха.

Но все это совершенно не помеха для крепкого, освежающего сна Гудо. Устал он за четыре бессонные ночи. Первая – по необходимости сшить знаменитые синие одежды. Вторая – полудремная, в желании допросить изворотливого тайного пса Даута. Третья и четвертая – в ожидании всякого подлого, что могли учинить шестеро крепких циклопов, горящих желанием доставить свою необычную добычу на суд святогорских старцев Афона.

Циклопов… О них то и подумал в первую очередь, после того как открыл глаза Гудо. Подумал и усмехнулся. Усмехнулся по-доброму, вспомнив как его милая Грета в первый ночлег плена спросила у самого молодого и от того разговорчивого пастуха:

– А кто такие циклопы?

Этот вопрос она чуть ранее задала всезнающему Дауту. Но тот только ухмыльнулся и показал глазами на недремлющих стражников с увесистыми палицами.

Ох, и хитер тайный пес Орхан-бея! Все увидел, все продумал.

Когда на сигнал двух пастухов быстро прибыли еще четверо таких же крепышей, Гудо опечалился. Теперь было гораздо сложнее справиться с ними. Нужно было решиться схватиться с теми двумя. Но… но он испугался, что во время драки может пострадать Грета. А еще мог ускользнуть Даут. Вот и протянул время над раздумьями. А когда стража усилилась, и на шею Греты, как и прочим пленником, набросили веревки, Гудо и вовсе отказался от непродуманных решений, всецело положившись на волю Господа.

Пастухи коротко переговорили между собой, и, наскоро покормив лепешками и брынзой своих пленников, собрались в путь. Тут поднялся с камня Даут. Не сходя с места, он стал возиться со своими одеждами в желании помочится перед дальней дорогой, пока его руки были свободны. Видя это, Гудо только зубами скрипнул. А Даут… Даут рассмеялся и попросил стражников в козлиных одеяниях позволения отойти к ближним кустам:

– Вы же не циклопы. Вы потомки великих эллинов. Во имя благородных предков так же не справляйте нужду на глазах невинной девушки.

Пастухи переглянулись, а затем поочередно подошли и внимательно посмотрели на ту, кто с таким успехом исполнял роль юноши.