Месть прошлого

– Я не про эту жестокость, – улыбнулся лекарь. – Я про жестокость, которая растёт из себялюбия. Себя тоже можно любить по-разному. Иногда эта любовь возвышает тебя, а порой затмевает глаза и ослепляет разум. И ты уже никого, кроме себя, не видишь. Ты видишь, Майяри. Поверь, видеть – это хорошо. Если ты видишь других, то твоё собственное отражение день ото дня будет красивее и заглядывать в зеркало станет приятнее. Поверь старому волку. У меня были моменты, когда я в зеркало смотреть не мог. Именно в такой период я и познакомился с Ранхашем. Шерех, видать, решил, что раз и у Ранхаша, и у меня шансы на жизнь низкие, то сложенные вместе мы как-нибудь выберемся. И ведь не прогадал, старый пройдоха! – Шидай рассмеялся. – Уже через три месяца я составил первый вариант печати. Прислушивался к сердечку моего мальчика, – в голосе мужчины разлилась нежность, – поправлял его ритмы, чтобы Ранхаш не задыхался и не деревенел от боли, и рисовал. Тогда она ещё была очень несовершенная, но с годами я её доработал, правда, появилось много лишнего, побочные эффекты… В целом не страшно, но иногда неудобно. Мне неудобно, – Шидай опять бросил красноречивый взгляд на дверь.

– А совсем вылечить никак нельзя? – расстроилась Майяри.

– Как тебе сказать? – Шидай почесал заросшую щетиной щёку. – В чём причина, я разобрался к моменту создания печати. Но лезть исправлять рискнул, только когда Ранхашу исполнилось восемь. Я два века не практиковался и подрастерял хватку. Да и пьянство, знаешь ли, твёрдости руки не способствует. Я сперва изучил врождённые недостатки сердца у людей, там они чаще встречаются, опять начал лечить, резать тела, ковыряться… кхм-м-м… А потом уже подправил сердце Ранхашу. Очень боялся, – признался оборотень. – Страшно разрезать грудь собственного ребёнка. Думал, никогда не решусь. Но Ранхашу было так сложно. Физически он развивался медленнее других детей и очень из-за этого переживал. Он не мог бегать с остальными, учиться ездить верхом… даже детский лук натянуть для него было сложно.

Майяри невольно приподняла брови. Лук, предназначенный для ребёнка-оборотня, и ей было сложно натянуть в восемь лет.

– И я решился. Месяц потом как в дурмане ходил, поверить не мог, что всё же не угробил мальчишку. И всё пошло на лад. Сердечко порой заходилось, сбивалось, но оно было всё ещё слабое. Со временем укрепилось. Как ему было не укрепиться? Ранхаш так носился, что я думал, ноги сотрёт! Он был слабее сверстников, и ему пришлось приложить много усилий, чтобы нагнать их. Знаешь, Майяри, я им очень горжусь. Ему было сложнее, чем многим, но он справился. Он очень старался, хотел стать сильным и не жаловался. А если плакал, то только в укромном уголке и мне в рубашку. Два года были наполнены опьяняющими успехами. А потом Менвиа вспомнила, что у неё есть сын. И, видимо, если судить по успехам в учёбе, всё же достойный такой матери! – мужчина опять вскипел и разъярённо прошипел: – Дай боги, чтобы в этом мире всё же не нашлось ребёнка, достойного такой матери! Дальше ты знаешь. Нас разлучили, и это пагубно сказалось на здоровье Ранхаша, проблемы опять участились, и его всё же вернули мне. После этого его здоровье улучшилось, он опять окреп, с возрастом проблемы случались всё реже и реже, но… – лекарь грустно улыбнулся, – они всё же случались. По-видимому, я что-то не досмотрел, что-то упустил, не доделал… Всё-таки не хватило опыта. Мне бы ещё раз посмотреть, нормально исследовать его…

Мужчина умолк, и Майяри нетерпеливо дёрнула его за рубашку.

– Что не так?

– Менвиа, – мрачно протянул Шидай. – Надо было всё-таки её отравить. Она так часто вмешивалась в нашу жизнь, указывала Ранхашу на семейный долг, якобы он обязан удвоить славу предков, говорила ему, что он Вотый, Вотый, Вотый! И это пришлось на самый бурный период его юности, когда хотелось делать всё по-своему, когда указки взрослых оскорбляли, когда чужое пренебрежение уязвляло, когда хотелось сотворить что-то, чтобы окружающие пожалели о своих словах. И он стал просто Вотым. Со временем волнения юности, побудившие его к этому перевоплощению, улеглись и исчезли, но исчезло и желание делать что-то для себя. Ранхаш стал равнодушен к себе. Помнишь, как мы уговаривали его ногу полечить? Он, кстати, опять хромает. Так помнишь? – девушка кивнула. – Вот так же я уговариваю его полечить сердце. Мне не позволяют этого делать.

– Так дайте усыпим его, свяжем…

– Я пробовал, – Шидай поморщился. – Но во сне сердце стучит ровно, спокойно. Мне нужно исследовать его в тот момент, когда оно взволнованно, когда его ритм сбивается, чтобы я мог определить, в какой именно момент происходит сбой, где он происходит, в какой части сердца. Ранхаш не хочет мне помогать! Если его сердце и начинает шалить, мне об этом не говорят. Зачем? Если тело придёт в негодность, значит, закончится его служба семье Вотый. Только и всего! А что со мной будет, это не так важно. Да, Ранхаш?

Дверь отворилась, открывая взглядам невозмутимого харена.