Месть Спящей красавицы

– Илья Гаврилович, здрассте… Давненько, давненько не заглядывали.

– Как они там? – кивнул на ворота Сафронов, тяжелой поступью двигаясь мимо крыльца сторожа.

– Все аккуратно, прибрано. Знаете же! – попытался изобразить обиду полуголый мужик. – Цветочки раз в три дня меняем. Знаете же!

Знал. Просто так спросил. Мужику он платил зарплату, чтобы присматривал отдельно за могилой жены, пустой могилой старшей дочери, и в соседнем ряду за могилой любимого верного помощника Леньки. К нему он первому и пошел. Встал у гранитного памятника, вымытого дождем до блеска, наклонил голову, вгляделся в фотографию.

– Не похож ты на ней, брат, на себя. Послушал дуру Нельку! – проворчал Сафронов едва слышно. – Не таким ты был. Лучше. Лучшим ты был, Ленька.

Ленька в самом деле был лучшим. Равных ему не было ни до него, ни после. Сафронов, по сути, дважды в своей жизни терял любимых людей. Первый раз – когда старшая дочка погибла. Второй, когда с дороги в глубокий кювет улетел его верный помощник Леонид Яровой.

Каким тот был мастером выбираться из сложных ситуаций! Каким мастером! Кажется, все – конец! Глухая стена, уперлись в нее лбом, точка! Ан нет…

Леня найдет щелку, влезет в нее, разворотит до размеров, приемлемых хозяину. В любое игольное ушко тому было под силу пробраться. Везде дырочку найдет для спасения. Башка, что ли, у него была так устроена, черт его знает! Родился, что ли, с таким разумом, или потом приобрел, пытаясь выжить?

– Трындец мне наступает, брат, – тихо пожаловался Сафронов и провел ладонью по лицу.

Щеки были влажными, то ли от слез слабости, то ли от природной сырости. С неба без конца посыпало мерзкой влагой, которую он просто не переносил.

– Обложили меня, брат. Со всех сторон обложили! Вылезает та иголочка, которую мы с тобой в огромном стогу сена спрятали. Вылезает…

Сафронов, боясь поскользнуться на мраморных плитках, осторожно приблизился к памятнику, присел на корточки, дотронулся до фотографии помощника, ставшего ему настоящим другом. Спросил:

– Что мне делать, Ленька? Мочить всех без разбору? Начать с Ганьшина – иуды поганого, потом ментенка этого молодого вальнуть, а закончить доченькой? Выхода никакого, брат! Что делать-то?!

Мраморный камень оставался безмолвным. И даже какая-то издевка почудилась Сафронову в нелюбимом улыбающемся портрете друга. Он подосадовал на себя – раскис. Поднялся, отряхнулся. Не оглядываясь, зашагал на следующую дорожку, к жене и дочке. Дочки Оленьки там, конечно же, не было. Он знал об этом. И знал, где мог бы ей поклониться. Но ни разу туда не съездил за десять лет. Ни разу! И знал почему.

Но место какое-то должно было у него быть, покаянное место? Вот и организовал надгробие. Тут уж Нельку не послушал, сам фотку выбрал. Любимую для любимой.

– Здравствуй, малышка. – шепнул Сафронов, и сразу почувствовал незабывающуюся с годами боль. – Прости меня… Давно не был. Прости, что не уберег!

Потом он долго еще говорил с ней, жаловался, просил совета, объяснял что-то без конца и даже улыбнулся пару раз, вспоминая ее детские шалости. Затем повернулся, чтобы уйти. В сторону могилы жены, как всегда, глянул только единожды. И то лишь для того, чтобы плюнуть в ее сторону.

Сторож топтался возле его машины, успев обуться в резиновые сапоги с широкими голенищами и надеть куртку на голое тело.

– Все нормально, Илья Гаврилович? – улыбнулся он заискивающе.

– Да, все хорошо, – рассеянно кивнул Сафронов и полез в машину. Вдруг вспомнил: – Слышь, уеду скоро. Надолго. В банке распорядился, каждый месяц на карту тебе будут перечислять все, как и раньше.

– Карту?! – смотритель побледнел. – Так нету карты, Илья Гаврилович! Отродясь не было у меня ее!

– Все в банке. Там карта. Получишь. Паспорт-то есть, надеюсь? – Он со вздохом полез в бумажник, отсчитал три сотни долларов, протянул сторожу. – Это тебе премия за хороший труд. Стереги их тут.

– Ой. Спасибо!

Тот точно подпрыгнул от радости. Сафронов мог поклясться, что слышал, как стукнули подошвы его резиновых сапог о мокрый асфальт. Вот натура убогая, а! За денежку гопака плясать начнет голышом. И одежонку сбросит, посули он ему еще сотни три. Недосуг, а то бы можно было позабавиться. Да и настроение не то.

Ленька был мастаком на такие забавы. Ох и любил озорничать, царствие ему небесное! Помнится, девок голых в садовую тележку впряг и заставил себя по участку возить. Вот ржака была, да. Они тогда одни в доме были, Оленьки уже не было, Эльзы еще не было. И творили что хотели.

Ленька, он во всем был выдумщиком.

Сафронов, глядя на кладбищенские ворота, размашисто перекрестился. Завел машину и поехал в город. Домой было рано. Домой пока было нельзя. Почему? Да потому что из последних сил сдерживался, чтобы не удавить ненавистную девку.

Это надо, что удумала, тварь! Почитать, говорит, мне нужно документы! Он ей почитает! Он ей так сегодня ночью почитает! Она заплатит за все потраченные на нее деньги! За все страхи и риски. За всю безнадегу грядущую. Почитать ей надо, мать ее…