Месть. Все включено

О присутствии человека говорила разве что полупустая бутылка «Смирнова» на кухонном столе, в компании перевернутого кверху дном стакана. Этот стакан здорово не понравился Атасову. Лучшего обелиска одиночеству не придумать. Когда начинаешь чокаться с бутылкой, то уже стоишь на тех рельсах, которые ведут в Ад.

Покачав головой, Атасов направился в гостиную, превращенную Правиловым в спортзал. Тиканье старинных настенных часов стало совершенно невыносимым, а сами они вязались с тренажерами, как солдат из «Звездных Войн» Лукаса со ступеньками Парфенона или вычурными коридорами Лувра. Тренажеры казались в темноте нагромождением рухнувших строительных лесов. Атасов не сразу разглядел подвешенный у стены борцовский манекен, а когда заметил, его от неожиданности бросило в пот.

«Вот, типа, черт, – пробормотал он, утирая испарину левой рукой. В первую секунду он принял манекен за повешенного. – Фу ты черт».

Кожа на голове манекена лопнула, обнажив ватин. Вышло похоже на оскал.

– Ну, живи, типа, сто лет, Олег Петрович, – произнес Атасов, толкая дверь кабинета. И остолбенел с раззявленным ртом, потому что сразу увидел Правилова и сначала просто не понял, в чем дело, а потом не поверил своим глазам.

* * *

Олег Правилов сидел в углу, всем корпусом откинувшись в широком кресле. Со своей позиции у двери Атасов мог различить разве что один неверный силуэт, очерченный лучами ущербного заката. Сначала Атасову показалось, что плечи Правилова отливают золотом, и он принял это за причудливую игру тени и света. Когда же его глаза немного освоились с царящим в комнате полумраком, Атасов сообразил, в чем дело, и прикрыл ладонью рот.

«Черт меня побери. Это же погоны. Золотые погоны офицерской парадки. Он надел китель… он вообще вырядился в парадную форму, которую все эти годы хранил в шкафу, перед тем как…»

Седая голова Олега Петровича так безвольно свешивалась на грудь, что у Атасова не осталось сомнений. Правилов был мертв. Мертвее мертвого, потому что ушел из жизни сам, по своей воле. Убил себя дважды, сначала отказался от этой жизни, а затем уже привел приговор в исполнение.

– Ах ты, черт, – одними губами вымолвил Атасов, и ему захотелось убраться куда подальше, в максимально удаленную точку земного шара. Но, он не мог себе позволить такую роскошь. Вместо того чтобы бежать без оглядки, как того требовало все его естество, Атасов на цыпочках двинулся к столу. Свет он зажигать не спешил, как будто боясь потревожить мертвеца, и в то же время не в силах отвести от него взгляда. Правилов был настолько неподвижен, что походил на жутковатый экслибрис из мрачного комикса. Даже воздух показался Атасову застывшим, как кусок поляризовавшегося плексигласа.

В метре от шефа, уже огибая стол, Атасов сообразил, что Олег Петрович надел не только парадку. Он надел все армейские награды, среди которых медали за выслугу лет составляли не больше трети.

«Это была последняя война, которую ты тоже проиграл, командир, – подумал Атасов. – Хоть, наверное, решил, что уходишь непобежденным, так?» Возникло сильное желание отдать честь шефу, но Атасов подумал, что это будет глупо. И шагнул вперед.

Как и предполагал Атасов, правая рука Олега Петровича свешивалась к полу, как плеть. Пистолет «Макарова», вывалившийся из мертвых пальцев, лежал на ковре, уткнувшись куцым носом в ножку письменного стола. Золоченый пояс туго перехватывал наглухо застегнутый китель, будто экватор земной шар.

«Видать, как ни сражался шеф с возрастом, а все равно раздобрел», – отметил Атасов машинально, и к горлу подступила тошнота. В голову непрошенной пришла дурацкая ассоциация. Атасов вспомнил тренировочный лагерь, картинка пришла из какого-то очень далекого лета, когда он еще был курсантом. И его терзал голод, порожденный двумя прямо противоположными явлениями, молодым здоровым организмом и ущербным курсантским пайком. Атасов, естественно, голодал не один, а с товарищами. Чтобы набить брюхо, будущие офицеры совершали ночные экспедиции по окрестным селам, которые по справедливости следовало бы назвать вылазками или даже набегами. Похищенные у крестьян куры и гуси, умерщвленные и приготовленные на костре в лесу, были существенным довеском к куцему рациону. Головы несчастных домашних птиц, перед тем, как их отделяли от тела, чтобы насадить тушку на вертел, выглядели так, как теперь выглядела голова Правилова, безвольно лежащая на подбородке.