Месть женщины

— Но как же ты? Ведь эта женщина была моей любовницей. Неужели ты не ревнуешь меня к ней?

— Нет. Прости меня, Франческо, но я… Да, я останусь тебе женой и матерью нашей Лиз. Все будет как прежде. Но я… я больше не смогу заниматься с тобой любовью. Тебе ведь не надо, чтобы я делала это только из чувства долга, правда?

— Я думал, ты… Ну да, я заметил, ты последнее время стала совсем равнодушной, но я думал, это пройдет, и мы снова…

— Франческо, милый, никто ни о чем не узнает. Иначе они замучают своими советами и тебя, и меня. Ты сейчас вылетишь в Париж…

— А ты? Что будешь делать ты?

— То же самое, что делала последние годы: заботиться о Лиз, петь по праздникам в церкви, давать уроки. Мне теперь совсем немного надо.

— Но послезавтра я должен везти во Фриско эти чертовы контейнеры с…

— Мы попросим, чтобы тебя подменил Массимо. Я слышала, он возвращается сегодня вечером из рейса. Думаю, у него хватит времени отоспаться и заполнить необходимые бумаги. Прошу тебя, Франко, сделай это ради нас обеих.

— Ты странная женщина, Мария, — задумчиво произнес Франческо. — Но знай: я не смогу жить без тебя.

Никто из семейства Грамито-Риччи, даже вездесущая Лючия, не подозревал о существовании Сью Тэлбот, а главное о той роли, какую она сыграла в жизни их сына и невестки. Все до одного искренне верили, что деньги (эта совершенно невероятная сумма, размеры которой могли уложиться в голове разве что у владельца ресторана Сичилиано, да и то, наверное, не целиком, а частями) принадлежали Маше, которая либо заработала их, выступая на сцене, либо… Разумеется, о том, что эти деньги ей мог дать Бернард Конуэй, вслух не говорили, но думать никто никому не мешал, тем более что на все вопросы о происхождении столь кругленькой суммы и Маша, и Франческо отвечали уклончиво либо попросту отмалчивались. Невестка вернулась в дом, где ее все так любили, сын был счастлив и, кажется, прощен, и добрые Аделина и Джельсомино делали все возможное, чтобы у детей все было в порядке. И лишь у брата с сестрой сложились натянутые отношения, в чем главным образом была виновна Лючия, другой раз придиравшаяся к нему по мелочам. Сама того не замечая, девушка превращалась с годами в настоящую мужененавистницу и на то, разумеется, были причины.

У Лючии была нескладная, к тому же не по годам расплывшаяся фигура, которой так не соответствовала ее нежная возвышенная душа. Но тем мужчинам, с кем Лючии довелось общаться, до ее души не было никакого дела. Старики же, готовые польститься на молодость и порядочность девушки, вызывали в ней вполне понятное отвращение. И Лючия жестоко страдала, время от времени выплескивая на окружающих гнев несправедливо обделенного природой существа. Именно Лючия, всегда и беспрекословно бравшая Машину сторону в ссорах между мужем и женой, частенько служила помехой их примирению. Со стороны вполне могло показаться, будто она задалась целью поссорить брата со своей невесткой, хотя это совсем не входило в ее планы.

Сейчас она буквально сгорала от любопытства, куда с такой поспешностью укатил Франческо и не связан ли его отъезд с тем ночным звонком. Аделина (она болела гриппом и в тот вечер была вынуждена остаться дома) сказала, что ему звонили из Парижа по какому-то очень важному и срочному делу, и она дала телефон ресторана Сичилиано. Лючия попыталась было приступиться с расспросами к невестке, но Маша заявила, что ей тоже ничего не известно и что Франческо сказал, будто наклевывается выгодное дельце, связанное с перевозкой каких-то ценных грузов из Европы. Лючия этому объяснению не поверила и даже надулась на невестку, правда, всего на полчаса — она любила ее почти так же горячо и жертвенно, как малышку Лиззи. Отныне она следила за каждым шагом Маши, смекнув, что брат в первую очередь свяжется с женой.

Он позвонил через три дня. Лючия только что отбыла в супермаркет пополнить домашние запасы продовольствия, что входило в ее обязанности. Трубку снял Джельсомино.

— Папа, мне нужна Мария, — сказал Франческо тусклым, почти неузнаваемым голосом. — Это очень серьезно.

— Она занимается с мисс Боулти.

— Это очень серьезно, папа, — повторил Франческо. И, тяжело вздохнув, добавил: — Очень.

Джельсомино крикнул, чтобы Маша взяла трубку в гостиной, но класть свою даже не подумал — он считал самым искренним образом, что в их семействе не может и не должно быть друг от друга секретов.

— Папа, я должен поговорить со своей женой, — сказал Франческо, слыша в трубке громкое взволнованное сопение Джельсомино.

— Говори на здоровье. Разве я тебе мешаю?

— Да. Положи трубку. Немедленно.