Места не столь населенные

– Да вот… дай-ка… Второй год. В июле было. Сенокосил я у старой мельницы тогда. За день подсохло, так сгребсти пришел. Смотрю, а у меня по пожне три мужика шарятся, и один вроде как с топором. Мальчишки, говорю, вы зачем безобраничаете? Подходят они ко мне, и один говорит: мы с планеты далекой мимо пролетали, да вот промашка вышла, транспорт сломался.

– Прямо по-русски сказали?

– Ну. По-русски. И грамотно так, не переслушать. Нам, говорят, для починки сосуд нужен, прозрачный, но чтоб непременно крепкий. Тю, отвечаю, у меня дома прозрачного и крепкого – ящика два… Побегли ко мне. Достал я тут самогона горохового, свежего. Ребятишки, говорю, за знакомство и приезд? Праздник, опять же, на носу. Переглянулись они, по-своему, по-птичьи почирикали: хорошо, говорят, можно, только быстро. Разлил я на четверых, смотрю, а закусить-то нечем… Не беда, говорят, у нас с собой. И тюбик достают, на вид – зубная паста, а на вкус так и ничего…

– Может, городские или с района?

– Говорю тебе: инопланетяне. Дал я им стеклотару, а сам и говорю: уважите старика на старости лет? Я человек пожилой, но серёдка полна – концы играют… Проси, отвечают, что хочешь. Я и брякнул – хочу все планеты родной Солнечной системы посетить. Все, отвечают с расстройством, нельзя, это вроде как абонемент получается, выбирай одну… Вот и выбрал. Но самое главное они мне на прощание сказали.

– Что?

– Сказали: передай Мишке Сухареву, чтоб не пил больше, а то не похвалим мы его, наголо ведь пьет, через это и крякнуть можно.

– Ну вот это уж врешь, я в то лето кодированный еще ходил.

– Ладно, вру. Молча меня к дому скинули, жопой на грабли…

…с лицом не каменным и ничуть не окостеневшим, а именно что ожившим и спокойным, и без выдающих бесталанных врунишек жестов навроде хватания себя за нос и подергивания плечом, умышленно добавляя каплю заведомой и легко угадываемой ерунды, на фоне которой все остальное идет уж не иначе как за чистую монету, не забываясь и не забывая, обставляя (не в смысле – обмануть, а – окружить деталями) бесспорным и непререкаемым, чтоб – камня на камне и только один путь: сдаться и верить как самому себе в это чудовищное – но! – такое убедительное, такое нужное и нежное терапевтическое бормотание, бурчание и бубнёж.

* * *

Умер Сраль от пустячной простуды.

Три дня до этого с утра до вечера он копал яму на берегу реки. Дело бесхитростное, дурацкое: выкидывать землю быстрее, чем прибывает холодная вода.

Сралёвна уехала в Архангельск на обследование, и Вову никто не отвлекал от дикого этого занятия. Зыбиха только старой подбитой птицей приковыляла однажды:

– Труд на пользу. Чего и робишь-то?

– Клад ищу.

– Ну-ну.

Опись его имущества составила 12 листов. Среди прочего там было:

• тонкая тетрадь в клетку с надписью на обложке «Доказательство теоремы Ферма»: листы внутри криво вырваны, часть текста смыта;

• 317 книг, в том числе полные собрания сочинений классиков русской литературы, репринтное издание «Архив русской революции» в 3-х томах и 52 энциклопедии – от «Юного химика» до «Стрелкового оружия»;

• фанерный сундучок с фотографиями, преимущественно семейными;

• пустой чемодан без ручки;

• кортик с погнутым клинком и ножны к нему;

• подзорная труба «Турист-14» на штативе;

• тубус с географическими картами;

• чертеж пирамиды высотой 29 метров из стальных балок, формат А1.

Опись проводил участковый Гена Кашин при понятом Коле Розочке.

Умысел Розочка имел простой и беспощадный.

– Часов не придумано волшебных, Гена, – говорит Коля. – Вот тебе незадача. Бабка моя и бает: Косоротик за гроб две тысячи просит, а ты что? В голове-то у тебя – кых, а руки-ноги фунциклируют. Сделай бабке подарок и последнее облегчение, справь нам по ящичку.

– Хорошее дело, – отвечает Гена, не отрываясь от бумаг.

– А потом думаю: жизнь моя – она как скатерть, плоская вся и в пятнах. Профукал я царствие небесное и прием по высшей категории. Так я сказал ей: минута моя прозвенит – в Устью меня скинь, рыбам на потеху… А гробишко продам свой, вдову только дождаться.

Тянется день, заполняются строки, и бросил уже Розочка затею вырвать из окоченевших пальцев Сраля грязную лопату.

– Скука, – констатирует Розочка и смотрит в оконце. – Тоска. Эко дело – солнце село, завтра новое взойдет… Гена, дай полтинник, чтоб взошло.

Они выходят из дома вместе, купюра жжет Розочке карман и уносит за недалекий горизонт. Гена закуривает и не спешит пломбировать дверь. Он думает о лопате, о кирпичах книг, о тысяче небылиц и о том, как они все ошибались.

Картина не складывается: в витраже не хватает последнего стеклышка и зубчик не встает в заготовленный паз.

Обходя дом, Гена выходит на тропинку. Видная – едва, ровно настолько, чтоб заметить, – она уходит в ближний лесок. На первом же тополе белеет нитка, после витка уходящая вверх; он бездумно тянет за нее – и к ногам падает пластиковая бутылка с бумажкой внутри.

На бумажке написано: «Молодец, Генка! Не зря хлеб ешь», а сбоку нарисован прямоугольник, разделенный вертикальной перекладинкой надвое; по центру в каждой половинке – по точке.