Место для нас

Кэт хорошо помнила, какой нелепой тогда ей казалась мысль о том, что она может не вернуться в Винтерфолд. Но при всем том она понимала, что бабушка права. Все ее друзья и подруги устраивались на работу и уезжали. Пришла пора и ей сделать то же самое.

Она приехала в Париж весной две тысячи четвертого года, неуверенная в себе и уже тоскующая по дому, и нашла квартирку неподалеку от кафе «Георг», за бульваром Вольтера. Там у нее были четыре заоконных цветника, за которыми она старательно ухаживала, а еще – чайный сундучок, привезенный из дома и служивший журнальным столиком, кровать из «IKEA» и комод, который ее бабушка и дядя Билл привезли на машине две недели спустя. Между двумя стоячими вешалками с рынка натянули проволоку, и получился такой открытый гардероб; на проволоке висели деревянные плечики со штемпелем «Диор», купленные на том же рынке в тот же день. Кэт нравилось играть в «домик», в свой первый взрослый дом. В этой игре она впервые в жизни ощутила себя независимой.

Впрочем, ее минималистичная красивая квартирка часто пустовала. Кэт либо находилась в офисе, либо куда-то ездила с начальником. Она делала заметки во время встреч с дизайнерами, посещала студии для приватных фотосессий, а во время Недели моды, проводимой два раза в год, моталась с одного показа на другой и сидела в самом дальнем ряду вместе с другими малооплачиваемыми журналистами из мира моды. Больше всего Кэт любила посещать частные ателье и наблюдать за работой дородных парижских портних, проработавших много лет на Диора. Ей ужасно нравилось смотреть, как их порхающие пальцы пришивают сотую блестку на сверкающий шлейф, или закалывают булавками крошечный потайной шовчик на шелковой блузке, или строчат на машинке толстенные бархатные детали. Быстрые ловкие пальцы превращали безжизненные куски ткани в нечто совершенно волшебное.

В детстве Кэт считала мир моды смешным – но не этот мир, не это бьющееся сердце бизнеса. Вот почему она всегда любила возиться в саду с бабушкой. Она уже знала, что создание красоты, которой потом будут любоваться другие, требует большого труда, что называется, за кулисами. Все необходимо сделать идеально – даже шов, который никто не увидит, потому что уж если делать, то так, чтобы оно того стоило. Бабушка говорила, что у работы в саду есть только одно правило: «Чем больше труда вложишь, тем большую награду получишь».

Кэт регулярно посылала Марте отчеты о новостях, письма, а потом – мейлы. Поначалу Кэт приезжала в Винтерфолд нечасто – наверное, потому, что слишком сильно любила поместье и длительный перерыв казался ей лучше частых поездок. Потом, когда она пустила корни в Париже, визиты домой стали еще более редкими. Раз в год в Париж приезжала Марта, и это было чудесно. Они ходили за покупками в галерею Лафайет и гуляли в парке Монсо.

Однажды, когда они шли вдоль Сены и разглядывали винтажные репродукции и антикварные книги, бабушка спросила:

– Ты счастлива? Тебе тут нравится? Ты понимаешь, что в любой момент можешь вернуться, правда?

Кэт тогда ответила просто:

– Да, дорогая бабуля. Мне здесь очень нравится. Мне… подходит.

Марта ничего не сказала, только улыбнулась, однако Кэт заметила слезы в ее глазах и подумала, что бабушка вспомнила о Дейзи. Из пепла, из почти что ничего, кроме любви бабушки и дедушки, Кэт и выстроила эту жизнь. И когда она сказала Марте, что Париж ей подходит, это было сказано совершенно искренне.

А потом она встретила Оливье.

Кэт встретила его жарким июньским днем в булочной неподалеку от дома. Это было так по-парижски, так романтично. «Мы познакомились в булочной в Париже», – говорила она девушкам в офисе, улыбаясь и краснея от счастья. «Оливье покупал круассаны, а я – пуалан[53], и мы перепутали пакеты, voila!.. Собственно, Оливье зашел купить круассаны для друга. Когда статус-кво был восстановлен, Кэт поинтересовалась, что за друг, и выяснилось, что это девушка, которая ждет Оливье в постели в то время, когда он флиртует с другой. Он тогда сказал: «Мне нравится твое платье, англичанка», а Кэт обернулась, чтобы резкой репликой поставить наглеца на место, но была сражена наповал его взъерошенными черными волосами, карими глазами и красивыми розовыми губами, на которых почти всегда лежала удивленная улыбка. Оливье каждый вечер играл на трубе в баре «Sunset», у него была своя джазовая группа; ребята пытались пробиться. То, что он был хорош как музыкант, Кэт почему-то поняла сразу.

То ли она немного стыдилась, то ли немного гордилась тем, что они переспали в этот же день, – она потом не помнила, какое именно чувство тогда испытывала. Ну да, он пригласил ее на чашку кофе, а она сказала, что купит ему бокал вина вечером, так что после работы они встретились в маленьком полуподвальном баре за Пале-Рояль, заказали кир[54] и тарелку с колбасками и корнишонами. После двух бокалов коктейля Оливье просто сказал: «Не хочу больше выпивать. Пойдем ко мне?»