Место для нас

– Мне пора, милая. У тебя точно все хорошо? Скажи! Ты же мне всегда все говоришь, правда?

– Да, да. – Кэт поцеловала бабушку еще раз и увидела, как гаснет в конце туннеля крошечный лучик света. – Пожалуйста, не волнуйся за меня. Разве можно быть несчастной, живя здесь?

Быстро летящие по небу декабрьские тучи, мерцающие золотистые огоньки рождественских гирлянд в сгущающихся сумерках, величественные башни Нотр-Дама, гудок прогулочного парохода внизу, когда Кэт провожала взглядом Марту, спешившую к метро… Она повернула к дому, вновь оставшись одна. Слишком много времени прошло, слишком многое изменилось. Она никогда не сможет вернуться. Такова ее жизнь – сама она ее выбрала или нет.

На следующий день, ближе к вечеру, Кэт вошла в бар «Георг», рядом с улицей Шаронн. Несмотря на нежелание сюда возвращаться, ей нравился одиннадцатый округ. Здесь жили настоящие парижане, семьи – и это напоминало ей о более счастливых временах в ее жизни.

Кэт помахала рукой Дидье, хозяину бара, и села на табурет у стойки.

– Ça va, Catherine?[57] – Дидье протирал кофейные чашки. Он не выразил никакого удивления, увидев Кэт по прошествии трех лет. – Un café?[58]

– Non, merci[59], – ответила Кэт по-французски. – Дидье, я вчера получила мейл от Оливье. Он написал, что у тебя конверт для меня.

Дидье кивнул:

– Да.

И продолжил полировать кофейные чашки.

– Ну так… могу я его получить? – спросила Кэт.

– Он в большой печали, Катрин, – сказал Дидье. – Ты была слишком холодна.

Кэт медленно зажмурилась.

– Ага, – произнесла она и кивнула, представив себе, что сворачивается в крошечный шарик, как мокрица, – чтобы ее нельзя было ни увидеть, ни ранить. «Думай только о том, что ты должна сделать».

Дидье запустил руку под холодную мраморную крышку стойки и вытащил квадратный конверт из коричневой бумаги. Конверт был пухлый.

Кэт недоуменно посмотрела на него.

– Мне? – спросила она, заранее зная ответ.

Ее имя было написано на конверте слишком знакомым почерком.

– Да.

– Значит, ты с ним виделся? – спросила Кэт.

– Я ездил в Марсель на джазовый фестиваль. Он спросил, не помогу ли я. Ну, и я с радостью согласился.

Дидье придвинул конверт к Кэт.

Кэт не знала, стоит ли открывать конверт при Дидье. И хотя руки у нее дрожали от нетерпения, она встала, взяла конверт и помахала им на прощанье.

– Merci, Didier. Au revoir[60].

– Не хочешь узнать, как он поживает?

Кэт остановилась и обернулась.

– Оливье? – Ей хотелось рассмеяться. – Гм-м… А ему есть дело… до нас?

– Конечно, ему есть дело до вас, – ответил Дидье, постаравшись скрыть недовольство. – Как ты можешь так думать?

– Все говорит именно об этом.

– Это ведь ты ушла от него.

Кэт застыла на месте.

– Я была беременна.

– Да, и…

Она не дала Дидье договорить.

– Он меня едва не погубил, – сказала Кэт так тихо, что сама не поняла – расслышал ее слова Дидье или нет. – Он бы точно так же поступил с… Люком.

– Он любил этого мальчика. Точно так же, как он любил свою собаку, а ты…

Кэт покачала головой.

– Нет, ты ошибаешься, – сказала она, уже опасаясь, что Оливье где-то здесь, что он потребует, чтобы она разрешила ему увидеть Люка, что потащится за ней домой, как это бывало раньше, и что все это подстроено. – Он выбрал ему имя – назвал его в честь своей дурацкой собаки. Ты разве не видишь, что это чистой воды безумие?! Разве ты не видишь, что я сделала все для того, чтобы обрести покой? Чтобы не дать ему…

Все это не имело значения теперь, никакого значения не имело, но стоило ей только об этом подумать, как пришли воспоминания, до какой степени она была унижена. Ей нужно было поскорее уйти отсюда и вернуться к сыну.

– Au revoir.

– C’est pour Luke[61], – донесся голос Дидье за секунду до того, как она захлопнула за собой дверь и вышла на узкую улочку.

Дрожащими пальцами Кэт разорвала конверт. Сама себе она казалась поразительно нелепой, стоя на улице и не имея терпения дождаться возвращения домой. Ее пальцы нащупали что-то гладкое, а не шершавое и немного измятое, и она вынула из конверта… кусок картона. Пухлого гофрированного картона, на котором шариковой ручкой было коряво нарисовано окровавленное сердце с вонзенной стрелой.

Под рисунком Оливье написал:

ЭТО СДЕЛАЛА ТЫ. НАДЕЮСЬ, ТЫ СЧАСТЛИВА.

Первым ее порывом было рассмеяться. Потом Кэт охватил гнев – вот так притянул ее, словно собачку на поводке. И теперь она слышала, как он смеется над ней. Кэт оглянулась по сторонам, посмотрела наверх, словно ожидая, что увидит смуглое лицо Оливье, скалящегося на нее откуда-нибудь из окна верхнего этажа. Он всегда обожал розыгрыши, обожал дурачить людей. Он смеялся над ее глупостью, над тем, что она считала себя свободной, но свободной не была, потому что все бросила и помчалась получать от него послание.

Она была похожа на собаку, на собаку, которую отстегали плетью. Он так и назвал ее в тот день, когда убежал Люк. Пес выбежал на улицу, и с тех пор его больше не видели. Бедный Люк. «Теперь ты моя собака», – объявил Оливье, схватил Кэт за шею, сунул ей в рот кусок хлеба и держал, пока она не начала задыхаться.