Место для нас

Когда Кэт поняла, что беременна, она покатилась по наклонной плоскости. Оливье перестал диктовать, во что ей одеваться, прекратил орать в ярости, нагонять на нее страх до такой степени, что она ходила вокруг него на цыпочках, а он из-за этого злился еще сильнее. Теперь он просто открыто ее презирал. Дома он уже почти не появлялся, а когда приходил, его сопровождали люди – музыканты, художники, философы. Они засиживались далеко за полночь, разговаривали, слушали музыку, пили пиво и отстукивали ритм на стареньком журнальном столике Кэт, в прошлом – чайном сундучке. Кэт к их компании не присоединялась. Она вышла на работу, за цветочный прилавок на рынке, на краю острова Сите; следовательно, нужно было рано вставать. Кэт согласилась, потому что совершенно не знала, чем еще заняться, а Оливье ясно дал понять, что не желает, чтобы она слонялась по дому в то время, как он отсыпается после бурной ночи. Работа Кэт нравилась – только вот день тянулся слишком долго, платили сущие гроши, и стоять за прилавком надо было при любой погоде. И конечно, ни о какой карьере речь не шла. По вечерам она возвращалась домой изможденная и падала на кровать, молясь, чтобы Оливье ее не позвал, и чтобы она не увидела тех, кого он привел с собой, и чтобы он не насмехался над ней. Он запросто мог сказать: «Это жирная англичанка живет со мной. Она жалкая, как моя собака. Таскается по пятам, высунув язык».

Однажды ночью Кэт разбудили звуки. Оливье занимался сексом на диване с ладной рыжеволосой девицей лет восемнадцати. Утром эта девица снисходительно поглядывала на Кэт и даже предложила ей кофе, когда та, полусонная, в мешковатой футболке, шла к ванной комнате. С тех пор Кэт стала пользоваться берушами. Она просто не знала, что делать. Не было у нее ни силы, ни воли, ни энергии для сражений.

Шестью месяцами раньше у нее случился выкидыш, и она сразу начала пить противозачаточные таблетки. Когда не пришли месячные, Кэт не придала этому особого значения – у нее и прежде бывали сбои цикла; ее организм вообще вел себя странно. Еще через месяц Кэт сделала тест на беременность и была потрясена: как могли эти отношения, эта жуткая ядовитая смесь унижения и тоски, что-то породить? Оливье не желал иметь детей, в прошлый раз он это ясно дал понять. Где-то с неделю Кэт сама не хотела признавать своей беременности – надеялась, что все как-то само собой рассосется. Или она решится прервать беременность.

В свое время Кэт окунулась в отношения с Оливье, думая, что они дадут нечто такое, чего у нее прежде не было – свой дом, свою семью. И как же иронично, что силы порвать с ним дала беременность. Впрочем, требовалась тщательная подготовка. Надлежало вести себя как ни в чем не бывало. Когда приехала бабушка, Кэт ничего ей не сообщила. Она ходила выпить с Вероникой и той тоже не сказала ни слова. Вот так были посеяны зерна секретности.

К тому времени, когда Кэт проинформировала о своей беременности Оливье, план эвакуации уже был разработан. Ее новый начальник с цветочного рынка, Анри, то и дело сетовал на тяжелое положение своей старенькой матери. У мадам Пулен был настолько скверный характер, что никто из жильцов у нее надолго не задерживался. Требовался человек, который будет делать для нее покупки, забирать лекарства в аптеке и следить за тем, чтобы она вовремя эти самые лекарства принимала. Мадам Пулен лечилась от рака, а в последнее время у нее возникли проблемы с сердцем, диабет и остеопороз. В последующие годы Кэт часто напоминала себе об этом – какой бы стервой ни была ее квартирная хозяйка, она действительно страдала от многих заболеваний. И не возражала против ребенка. В квартире имелась «комната гувернантки» – крошечная каморка на верхнем этаже. А на противоположном берегу реки был государственный детский сад. Все складывалось удачно.

Кэт казалось, что близится счастливая развязка фильма ужасов.

И вот, когда она была беременна уже четыре месяца и это стало заметно, в один прекрасный весенний день, когда Париж оживал, покрываясь зеленью, Кэт уложила все свои пожитки в чайный сундучок, поцеловала на прощание фокстерьера Люка, поливая слезами его кудрявую мягкую шерсть, и ушла. Неделю спустя юрист, работавший в издательстве «Women’s Wear Daily», специалист по семейному законодательству, написал Оливье письмо и объяснил, что Кэтрин Винтер беременна, что отцом будущего ребенка является он и что от него потребуется выплата на содержание ребенка.

Кэт ни разу не получила от Оливье ни гроша, однако кое-чего все-таки добилась: из девушки, которая короткое время интересовала Оливье, что было сопряжено с опасностью, она превратилась в тоскливую сучку, пытавшуюся выбить из него деньги. Ошибку Кэт совершила, выбирая имя для ребенка. Через пару месяцев после того, как она ушла от Оливье (вскоре после ее ухода убежал и бесследно исчез фокстерьер Люк), тот, решив пощекотать Кэт нервы, ухитрился обвинить ее в пропаже собаки и потребовал, чтобы она назвала ребенка Люком, если родится мальчик. Зачем? Чтобы каким-то образом напоминать Кэт о том, что она ему принадлежит?