Место для нас

Я чувствую, как расслабляются плечи, или, может, они опускаются вместе с моим вздохом. Может, просто сдаются. Раньше я не боялся. Но сейчас боюсь. Боюсь, что, если проснусь через несколько часов или не проснусь, если выздоровею на долгие годы или только всего на несколько месяцев, все равно не буду знать, как ты и что с тобой. Хадия встает. Снова напоминает мне о плане и процедуре, и я киваю. Это самая легкая часть. Это ничего. Прежде чем она берется за ручки кресла, она встает передо мной на колени, так что мы оказываемся лицом к лицу. Целая прядь ее волос поседела. Мы изменились. Теперь она знает, что я думаю о тебе, теперь она знает, что я беспокоюсь. Я расстался с единственной силой, которая была у меня в этой ситуации, – силой напускного безразличия. Похоже, она сознает это, потому что изучает мое лицо. Очень большие глаза, копия материнских, готовые приветствовать всякого, на кого упадет взгляд. Уголок губ поднимается в улыбке, и сейчас кажется, что она почти жалеет меня. Она наклоняется вперед и начинает писать дрожащим указательным пальцем «Я-Али» у меня на лбу, как делала ваша мать для каждого из нас, когда мы были уязвимы и нуждались в ободрении. Она хочет приготовить меня к тому, с чем я должен столкнуться. Дать мне защитный экран и силы. Но вместо силы я чувствую волну благодарности, такой ошеломляющей, что слабею перед ней, и сознаю, что действительно как мог пытался быть отцом своим детям. Пытался. Но в некоторых моментах я так провалился, что до сих пор не знаю, где находится мой собственный сын, а он не знает, что я здесь и через несколько минут начнется операция. Я передал Хадие все, что считал ценным, и когда она отнимает палец от моего лба, я открываю глаза и моргаю, глядя на лежащие на коленях такие беспомощные руки. У меня нет сил даже взглянуть на Хадию.

3

СЕГОДНЯ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ, когда я предоставлен сам себе.

Лейла без устали ухаживала за мной, пока я восстанавливался. Ходила со мной на все прогулки, везде сопровождала, в любую минуту сладостной тишины спрашивала, как я себя чувствую, хотя доктор Эдвардс и Хадия заверяли ее, что все хорошо. Но сегодня она приглашена на женский джашан[30], и я посоветовал ей пойти. Едва она уехала, как я тоже выбрался из дому. Солнце уже садилось, когда я свернул на улицу Хадии. Вскоре придется объяснять свое отсутствие, но пока что я наслаждаюсь свободой, знакомым маршрутом, возможностью увидеть внуков и отдать Аббасу купленный сегодня подарок.

Тебе бы понравился Аббас. Он похож на тебя. Иногда сходство такое разительное, что я не могу оторвать от него глаз. И дело не только во внешности, хотя и это меня тревожит, но шокирует и то, что он копирует все твои повадки и манеры, хотя никогда тебя не видел. Я знаю, что твоя мать тоже это замечает. Это видно по тому, как она протягивает руку, чтобы коснуться его волос. Как смотрит на него, когда он засыпает на диване.

Иногда он спрашивает о тебе. Только он это делает. Показывает на твои снимки, которые много лет назад потребовала оставить твоя мать (они так и висят, разве что запылились), и задает вопросы. Я пытаюсь ответить, только если мы с ним остаемся одни. Он задает такие же вопросы, какие задавал и ты, – странные и бессмысленные. Тогда я был слишком занят или считал их слишком глупыми, чтобы отвечать. Но теперь я обнаружил, что с Аббасом мое терпение безгранично.

Дверь открывает Хадия. Она удивилась, увидев меня. Смотрит на коробку у меня в руках, но ничего не говорит, приглашает меня в дом, и пока Аббас и Тахира подбегают ко мне, я слышу из коридора голос дочери, разговаривающей с кем‐то по телефону.

– Он здесь. Не волнуйся, я скоро позвоню.

К тому времени, как она вернулась, я уже подарил Аббасу коробку и заверил Тахиру, которая дулась у меня на руках, что вернусь на следующей неделе с подарком и для нее. Она издала тихое мычание, желая показать, что моего обещания недостаточно.

– Зачем, папа? – спрашивает Хадия, подходя сзади. Тон у нее озабоченный. – Его день рождения был несколько недель назад. Ид начнется еще не скоро.

Не обращая на нее внимания, я наблюдаю, как Аббас открывает коробку и вытаскивает красную туфлю. Поразительно, как в этот момент он похож на тебя. В нем те же самые чувствительность и благоговение: я вижу, что он не знает, почему я принес туфли, которые даже не слишком ему нужны, но как только стирает с лица недоуменное выражение, серьезно благодарит, туго завязывает шнурки и начинает бегать по коридору. Я слушаю стук шагов по изразцовым плиткам, вижу, как на туфлях попеременно загораются голубые и красные лампочки, отсветы падают на белые плитки, лампочки вспыхивают точно так, как было описано в одном из твоих постеров. Хадия молчит, хотя Аббас нарушает установленные в доме правила. Смотрю на нее и вижу, как она бледна. Она отворачивается от меня, собирает бумажную обертку, осторожно кладет в коробку и закрывает крышку.

– Мама волнуется. Возвращайся домой, – говорит она, стоя спиной ко мне и гладя картонную поверхность коробки.