Место для нас

Он кивнул. Она оглядела родные лица, взволнованные и нетерпеливые, даже мама широко улыбнулась и кивнула, чтобы подбодрить ее. «Не важно, что в этой коробке, – сказала она себе. – Будь счастлива. Будь благодарна, когда откроешь ее. Так, чтобы они это увидели». Она не разорвала обертку. Осторожно потянула за бант, пока он не развязался, и сложила бумагу, чтобы сберечь. Открыла бархатную коробку. Там на маленькой подушечке лежали часы. Те самые часы – отца и деда. Теперь они принадлежали ей.

Она подняла глаза. Отец ждал ее реакции. Конечно, она видела их раньше. Отец надевал их в особых случаях и даже как‐то раз позволил подержать. Тогда она была ребенком и, кажется, один раз надела их на запястье. Узкий золотой ободок, идеальная окружность, черные стрелки с крохотными металлическими «слезинками» на концах, тихое тиканье. Ей никогда не дарили ничего столь же простого и в то же время изысканного. Столь очевидно ценного, даже на первый взгляд. Того, в чем она не нуждалась и о чем даже не мечтала. До того момента, пока они не были подарены ей. И тогда она поняла, что отныне часы – неотъемлемая часть ее самой и она будет носить их, как носит фамилию, – с гордостью.

– Ты уверен? – вырвалось у нее.

Это была самая драгоценная вещь отца. Он никогда не был сентиментален, но часы – эти часы – иногда извлекал из ящика стола, протирал и снова клал в коробочку. Хадия и подумать не могла, что они когда‐нибудь достанутся ей.

Амар улыбался ей и рвал салфетку на мелкие квадратики, как часто делал.

– За все, что ты сделала, – сказал отец, и по выражению его лица было ясно, что он доволен ее реакцией. Хорошо, что ей даже не пришлось притворяться.

– Но папа, разве это не мужские часы? – спросила она его позже, когда они остались вдвоем в его кабинете.

– Кто сказал, что они мужские? – спросил отец. Он выравнивал стопку документов, ударяя ими о край стола.

Она немного подумала:

– Мужчины?

Отец рассмеялся:

– Совершенно верно.

Она надела их в ресторане и до сих пор не сняла. Отец поднял ее кисть. Браслет был немного велик, но ей это даже нравилось. Напоминание о том, что они означали.

– Теперь они твои. И я горжусь, что подарил их. Они всегда предназначались тебе, Хадия. Я просто не знал, когда наступит подходящее время.

На кухне прохладно. И освещение тоже холодное. Солнце переместилось к другой части дома. Она берет в буфете блендер, в холодильнике – йогурт, молоко и мякоть манго. Расставляет все на стойке в ряд, по размеру. Она любит расставлять все ингредиенты и медлит, прежде чем их смешать. И тут в коридоре появляется Аббас Али. Прислоняется к стене. Он все еще в белой рубашке. Волосы влажные от пота.

Мать дремлет наверху. Отца нет в городе, а сестра вызвалась быть волонтером в воскресной школе. Брат и все мальчики играют во дворе. Она наливает молоко слегка дрожащей рукой. Пакет тяжел, она чувствует, как молоко плещется внутри, и крошечные капельки летят из носика на ее руки и блузку.

– Амар сказал, что ты через неделю уезжаешь.

Она просто улыбается и умудряется быстро кивнуть. Отмеряет сахар в чашку. Аббас не уедет из дома. Он пойдет в общинный колледж по соседству, пока не сможет перевестись. Что‐то в мальчиках их общины разочаровывает ее. Они не стараются так усердно, как могли бы. В них сквозит какая‐то апатия, нежелание другой жизни. Они могут быть кем угодно. Поехать куда угодно. И никто им слова не скажет. Разве что спросит, где он был и почему туда поехал. Какое счастье отвечать на такие вопросы! Они – будущее своих семей, эти молодые мужчины. Они носят имя семьи. Родители гордятся ими лишь потому, что они существуют. Все брошено к их ногам. Все готовы выполнить их желания. Но они собираются во дворах соседских домов и проводят время за одними и теми же играми.

– Я не поздравил тебя, – говорит он. – Будет странно, если я скажу, что действительно гордился тобой, когда это услышал?

– Нет. Это прекрасно. Спасибо.

Она так стесняется. Так немногословна. Он подумает, что она не хочет с ним разговаривать. Она включает блендер, так что они все равно не слышат друг друга. Блендер жужжит, ее рука трясется вместе с ним. Она надеется, что мать не проснется. Аббас по‐прежнему стоит в коридоре. Он наклонил голову. Запустил пальцы в волосы. Не смотрит на нее, но и не отворачивается. Ей придется покинуть и его. Пусть она уедет и не слишком далеко. Но все же уедет.

Он заходит на кухню и берет у нее блендер.

– Я могу помочь. Позволь мне.

Она так боится остаться с ним в маленьком, выложенном кафелем пространстве, что быстро отходит к холодильнику и касается руки в том месте, где он задел ее, когда потянулся к блендеру. Принимается доставать кубики льда из формочки и бросать в чашки, которые он наполнил. Они работают молча. Она чувствует, как горят щеки. Жар разливается по шее, жар осознания того, что они что‐то создают вместе. И оба это понимают.