Место для нас

Худа отвечает тем особенным взглядом, который напоминает, что Хадия не живет с ними с восемнадцатилетия, и с тех пор прошло уже почти шесть лет. Хадие приходит в голову, что, пока ей не расскажут всех деталей, она не будет знать, что творится дома. Но все идет как обычно, более-менее. Если не считать постоянных проблем с Амаром.

– Попытайся поговорить с ним. Всевышний знает, что нас он не станет слушать.

Амар не отвечает на стук. Тогда она открывает дверь. Он все еще спит. В комнате царит невообразимый хаос. Стоит странный спертый запах. Она трясет его за плечо, сначала слегка, потом грубо, пока он не открывает глаз.

– Хадия! Ты дома.

Взгляд его плывет.

– Вставай и одевайся побыстрее. Мы вот-вот уйдем.

– Куда?

– В какой пещере ты жил? Сегодня восьмой день мухаррама.

– Я не иду.

Он снова натягивает одеяло на голову.

– Но это твой любимый день, – снова пытается она.

Это правда. Каждая ночь до десятого числа мухаррама посвящена спутнику или члену семьи, проигравшему битву за имама Хусейна при Кербеле[20]. Восьмая ночь мухаррама была посвящена хазрату Аббасу. Его история – история преданности и братской любви.

– Уходи, Хадия. Я не передумаю.

Мама, папа и Худа стоят у входной двери. На лицах одинаковое выражение: они ждали ее много дней. Надеялись, что она достучится до него, поскольку у них ничего не вышло. Она качает головой, отвечая на вопрос, который никто из них не осмелился задать.

В последний раз она серьезно говорила с Амаром несколько месяцев назад. Как‐то он пораньше пришел домой с занятий и предложил погулять – только вдвоем. Они включили магнитолу в машине на полную катушку, открыли окна, громко пели и наконец остановились у кафе с внутренним двориком. Солнце ярко сияло на синем небе, как бывает порой в калифорнийские дни, благодаря которым люди считают везунчиками тех, кому выпало жить в этом месте.

Нечасто они выходили из дому вдвоем. На улице, под этим небом, они казались старыми друзьями, которые давно не виделись. Хадия купила напитки. Амар взял их на стойке и отнес во дворик. Она улыбалась тому, что он помнил: она пьет все, даже холодные напитки, с картонным рукавчиком. Хадия щурилась, и Амар спросил, не хочет ли она поменяться местами. Но она любила, когда солнечные лучи греют щеки, любила, когда Амар на фоне солнца, в контражуре, казался просто подвижным силуэтом.

– Мама и папа очень тебя любят. Тебе нужно быть к ним добрее, – сказала она.

Он смотрел на проезжающие машины. На людей, ожидавших, когда сменится цвет сигнала светофора.

– Я знаю. Мама меня любит.

Она покачала головой:

– Папа любит тебя больше всех нас. Даже больше, чем маму.

– Он только и делает, что орет.

– Это тоже выражение любви. Если бы он не любил тебя, не расстраивался бы так легко.

Оба замолчали. Он наклонился вперед, и теперь она могла ясно рассмотреть его лицо. Ей не по себе оттого, что она так искренне высказалась.

– Но последнее время ты успокоился, – говорит она на урду, и на урду это звучит как легкая, добродушная шутка.

Он поднимает брови, словно желая сказать: ты заметила?

– Правда успокоился. Меньше скандалишь с ними. Лучше пахнешь.

Тут она улыбается. И он улыбается в ответ. Хадия часто говорила о том, как противно от него пахнет, когда было ясно, что он зашел в дом, выкурив перед тем сигарету. Это было самым смелым ее упоминанием о его курении. На секунду она подумала, что он, возможно, влюбился. Так улыбается человек, перемены в котором заметны со стороны, и он этому рад, рад тому, что его чувства – не секрет для мира.

– Я хочу как можно скорее уйти из общинного колледжа, – говорит он.

– Мама так и говорила. Это хорошо.

– Теперь я знаю, что хочу делать. Быстрый перевод, программа подготовки к медицинскому факультету, карьера медика.

Хадия подняла часы повыше. Браслет сидел свободно, и это движение ее успокаивало.

– Но ты ненавидишь науки.

– Ты думаешь, что мне не удастся.

– Я говорю только, что ты любишь писать. И любил много лет.

– Это не так респектабельно.

Она засмеялась. Амар тут же обиделся, очевидно, поняв ее неверно.

– И когда это стало иметь для тебя значение? – спрашивает она снова на урду, стараясь говорить весело.

– Значит, ты намерена быть золотым ребенком, усердным, трудолюбивым. А я останусь тем, кто делает то, что хочет.

– Я не это хотела сказать.

– Почему ты пытаешься меня разубедить?

– Не пытаюсь, – тихо ответила она, помешивая колу соломинкой. – Думаю, что ты можешь это сделать. А я могу помочь тебе.

Слова показались ей самой фальшивыми, и она была уверена, что он тоже это понял. Амару скоро исполнялось двадцать, и он вот-вот пойдет на второй курс местного коттеджа. Насколько было известно Хадие, он едва ли уверенно шел по своей дороге. В школе он делал минимум того, что от него требовалось. Просто чудо, что он вообще окончил среднюю школу. А когда он задумал бросить учиться, она попыталась объяснить отцу, что бывают разные виды умственной деятельности.