Место для радуги

   Обращение происходит по фамилиям, никакого приятельского обращения по имени, равно как и никаких "прозвищ" тут нет и быть не может. Когда дневальный или старшина обращаются к человеку по фамилии, в ответ надо громко и четко выкрикнуть свое имя и отчество.

   Чтобы отнять и без того ничтожно малое количество личного времени, регулярно проводятся "массовые мероприятия" бредового характера. Их перечень весьма разнообразен: "устранение недостатков на одежде", когда дневальные выстраивают весь отряд и начинают выискивать мельчайшие дырочки и потертости на робе. У кого "недостатки" найдены, занимаются шитьем. Аналогичным образом происходит "устранение недостатков на спальных принадлежностях", только вместо одежды проверяются простыни и наволочки. "Чистка кружек", "Протирка тумбочек и табуреток влажными тряпочками", "Марширование по локальному участку" и многое другое составляет культурно-развлекательную программу этого удивительного лагеря, помимо ежедневных уборок и хозяйственных работ, которые являются обязательными.

   Внешний абсурд всего происходящего вполне соответствует внутреннему состоянию постоянного напряжения и ожидания какой-нибудь очередной гадости от старшины и дневальных. Такие явления, как доносы и обоюдная слежка друг за другом, процветают в полный рост. Более того, для многих это считается нормальным, а некоторые даже соревнуются в количестве доносов, написанных за день.

   Механизм работы этой чертовой системы настолько отлажен, что администрации лагеря не надо принимать в нем никакого участия. Они только делают пофамильные проверки в отрядах два раза в день, но даже в этом нет никакой необходимости - находясь под постоянных вниманием дневальных, дальше штрафного изолятора тут никуда не убежишь. Все, что остается людям в форме, это смотреть и радоваться, как заключенные сами себя охраняют и сами себя наказывают.

  

   Как программист, я увидел вокруг себя не просто лагерь с очень жестокими условиями, а громадную самообслуживающую машину, которая вращает внутри себе тысячу с лишним человек, превращая их во взаимозависимые шестеренки. Тщательно продуманная иерархия, командный интерфейс, бинарная логика и строгая последовательность во всех действиях напоминала собой алгоритм программного кода, не допускающего ни компромиссов, ни исключений из правил, ни сбоев в работе системы. Именно тогда я впервые задумался, что вся модель социума построена по примерно такому же алгоритму, но в разы более разветвленному, а люди являются просто материалом для обеспечения жизнедеятельности системы.

   Самое примечательное, что человек может существовать без системы, а система без человека не может, но люди - в данном контексте эти старшины и дневальные -даже не понимали, что, став частью системы, они превращались в её шестеренки, в марионеток, не имеющих собственной воли и действующих строго по предписаниям. У меня не укладывалось в голове, почему старшина, занимая свою "властную" должность, не понимает, что он может изменить систему и быть её "программистом", а не "программируемым" ей. "Неужели власть страха сильнее, чем власть здравого смысла и человечности?" - думал я.

   Мне было ясно, что эта система является лишь крохотным филиальчиком огромной мировой системы, контролирующей человеческое общество. Можно сказать, что это была её миниатюрная модель, в которой особенно контрастно проявлялись фундаментальные основы вышестоящей модели - страх, подлость, лицемерие и корыстолюбие, прикрытое словом "работа". Как у любого программного кода, у системы верхнего уровня должен быть программист, автор. "Кто является программистом, который запрограммировал весь мир?" - думал я.

  

   Единственное, что не могли здесь запретить - это думать. Я сидел на своей табуретке, стараясь как можно дальше абстрагироваться от окружающего меня безумия, и пытался понять, как такое вообще может быть. Мне было очевидно, что для любого нормального, уважающего себя человека предпочтительнее было бы умереть, чем находиться здесь, будучи униженным и раздавленным до состояния марширующего под команды зомби. Одно дело - это лишение свободы, и совсем другое - это обезличивание и втаптывание в грязь. Таких пунктов в моем приговоре не было.

   Я отчетливо понимал, что больная психика тех насильников и убийц, которые тут сидят, даже рядом не стояла с больной психикой людей в погонах, которые все это придумали. Нужно было обладать не только очень изощренным умом, но также и хорошим знанием психологии, чтобы сделать унизительным и нелепым любое действие - от похода в туалет до сидения на табуретке с опущенной головой и сложенными на коленях ладошками. Причем они делали это руками самих же заключенных.