Место для радуги

   В сущности, и до, и после изолятора внешне я ничем от других не отличался, но внутренне не относился к происходящему так, как другие. Я не мог со всей серьезностью воспринимать откровенный идиотизм, который проявлялся буквально во всем - в стукачестве друг на друга; в том, с какой серьезностью и искренней верой в свою "работу" активисты пишут докладные записки; в то, с какой серьезностью дневальные их принимают и относят старшине; в то, как люди сидят в очередях, встают по командам дневальных (по сути - таких же заключенных), маршируют, выкрикивают свое имя-отчество в ответ на произнесение их фамилии, и весь остальной маразм - от первой до последней секунды каждого дня.

   После выхода из ШИЗО я понял, что лучше притупить свой взгляд и стараться как-то скрыть свое внутреннее отношение к происходящему. Но они все равно каким-то образом это чувствовали, поэтому я стал жертвой провокаций. Как я ни старался быть "прилежным", в скором времени меня снова упрятали в штрафной изолятор. На сей раз - за избиение заключенного.

   Дело было во время уборки. С тряпкой в руках я убирал пену в коридоре и вдруг заметил вокруг себя какое-то странное скопление "активистов". Среди них были и те, что отправляли меня в изолятор в прошлый раз. Я всем нутром почувствовал, что тут что-то не так. И в этот момент один из уборщиков, который тёр вместе со мной полы коридора, неожиданно падает и восклицает:

   - А-а-а, дневальный, он меня ударил, - и при этом показывает на меня.

   Не описать словами все, что чувствуешь в этот момент. Я полностью осознавал, что сейчас происходит, но какая-то часть меня упорно отказывалась в это верить. В надежде, что это все-таки не целенаправленная подстава, а просто какое-то недоразумение, я поднимаю взгляд на дневального и вижу его глаза, полные наигранного недоумения и фальши:

   - Ты зачем ударил осужденного? - восклицает он.

   Я настолько потерял дар речи, что даже не нашелся, что ответить. В этот же момент из своей комнатушки выпрыгивает старшина.

   - Что случилось? - спрашивает он, делая вид, что не знает, что случилось.

   - Этот осужденный ударил этого осужденного, - докладывает дневальный, показывая на меня и на "жертву".

   - Кто видел? - рявкает старшина.

   - Мы видели! - в один голос восклицает группа активистов, которая как бы случайно в это время протирала пыль в коридоре.

   Эти инсценировки всегда обыгрываются так, как будто "нарушение" произошло на самом деле. Наверное, это делается для того, чтобы все выглядело более правдоподобно. Дальше тот же сценарий: старшина снимает трубку телефона и вызывает войсковой наряд. Через несколько минут люди в погонах уводят меня из отряда со скованными за спиной руками, а старшина, дневальный, группа лжесвидетелей и "жертва" пишут на меня бумаги.

   До того, как меня увели, я осознавал, что говорить что-либо бесполезно. Мне просто хотелось понять, что чувствуют эти люди, которые только что все это разыграли. Каждый из них знает, что такое ШИЗО и что там делают с людьми. Я смотрел в глаза одному, другому, третьему, старшине, дневальному, и у всех, как у одного, встречал один и тот же взгляд - наглый, бессовестный, преданный идее и уверенный в своей безнаказанности. Никто даже не отвел глаза, а наоборот - с дерзостью и с усмешкой смотрели на меня, понимая, что я абсолютно ничего не могу сделать. Сейчас, глядя на это совершенно другими глазами я понимаю, что эти люди были тяжело больны и не держу на них зла, а наоборот - сострадаю им в их болезни. Но тогда я относился к происходящему не так, как сейчас. В каждом из них я видел законченную мразь, в которой нет ничего человеческого. То же самое относится и к тем представителям администрации, чьи руки обагрянены кровью многих и многих заключенных, в том числе и моей.

   "Избиение заключенного" - это очень серьезное и очень грубое нарушение.

   - Пятнадцать суток, - вынес свой приговор Александр Владимирович.

   Помню, у меня даже ноги подкосились. Мне стало страшно, что я не выдержу. Пятнадцать суток - это максимальный срок пребывания в ШИЗО. Были случаи, когда человек "уезжал" на пятнадцать суток, а обратно не возвращался.

  

   На этот раз претерпеть пришлось гораздо больше. Помимо всего прочего я познал, что такое "растягивание". Это происходит так: ты стоишь лицом к стене в коридоре изолятора, а пятеро мясников в военной форме начинают растягивать твои ноги в разные стороны. Один придавливает тело к стене большой деревянной киянкой, двое крепко держат руки, тоже прижимая их к стене, и двое растягивают ноги, цепляя их на сгибе ступни рукоятками резиновых дубинок. Сначала ты пытаешься сдержать себя, чтобы не закричать, и слышишь при этом: "Смотри-ка ты, держится... А ну давай посильнее его". И тогда ты чувствуешь, как готовые вот-вот разорваться связки начинают ныть от невыносимой боли. Крик невольно вырывается наружу. Ты начинаешь кричать, а они ещё сильнее тянут, и ты едва сдерживаешь себя, чтобы не выкрикнуть: "Да что же вы делаете, твари!". Этого сделать ни в коем случае нельзя.